— На лестничной клетке — это хорошо! По сравнению с бабой Лизой, которую Ошевы вообще выжили — сдали в дом престарелых. Баба Лиза мне лично говорила: Ошевы угрожали убить ее, если не согласится в дом престарелых.
У соседей внизу война шла все время, в частности из-за кошек. Баба Лиза говорила: все у них несуразно, у Ошевых, даже кошку у них звали Мышь. Представляете: кошка — и Мышь! А теперь кот у них по кличке Чиж. А Мышь куда дели? Никита ее убил — надоела, мяукала, кота себе просила. И Муську бабы Лизину грозятся убить...
Надобно сказать, что наша старушка — крепкое приземистое существо в бронебойных на вид очках, и глаза такие, как будто через них какой-то осьминог смотрел усталый, а не сама баба Лиза. Ошевы звали ее Уши. Если мы обсуждали что-нибудь на их кухне, а баба Лиза выходила с чайником, Яна сразу нам сообщала: “Уши пришли”, а бабе Лизе — со злобой: “Ты чего вышла — подслушивать, мокрица старая!” Хотя было видно, что старушка и в уме не держала ничего, просто ей нужно было сварить что-то свое, старушечье. Потом баба Лиза нам говорила: с ней, с Яной, можно, что ли, разговаривать! И глаза ее — глаза печального осьминога — говорили через очки: “Жизни просто нет никакой из-за Яны”.
Тут пора описать Ошевых. Нельзя сказать, что был у них всегда злобный вид, нет, не всегда. Не будем их оговаривать. Просто они для себя решили, что живут среди каких-то обносков жизни. Кругом алкаши, пенсионеры, калеки, которых перехитрило государство, а они, Ошевы, не дадут себя износить. Яна говорила: мол, мешает баба Лиза ужасно, а ведь она, Яна, не виновата, что эта старушка в изношенную деталь превратилась. На самом деле баба Лиза еще без одышки поднималась на третий этаж, заботилась о своем здоровье: полоскала рот подсолнечным маслом и очищала суставы рисом. Яна говорила в компании соседей на скамейке:
— Другие по экстремалке не могут попасть в дом престарелых, а мы ей все пробили! У нее же ни одного родственника, она из детдома! И мы устроили ее — такую здоровую. Все равно ведь она заболеет, это неизбежно.
“Конечно, если вы каждую минуту ждете, так я заболею, кто тут не заболеет”, — говорили через очки глаза печального осьминога. И начинала рассказывать про свою бывшую работу в заводской охране, про то, как начальник выговаривал: на стрельбах, мол, в цель попадать надо!
— А я ему: “Если бы ты всего раз в год из своего пистолета стрелял, ты бы жене тоже не попадал, а ты, наверное, каждую ночь прицеливаешься. У меня ж нет такой тренировки”.
Утром, во время пробежки, мы Яну встретили: она шла за хлебом, еще не запечатанная на все свои косметические замки.
— Что там, — спрашиваем, — у вас ночью загрохотало, в квартире?
— А, это у Петьки пластмассовая девка упала. Натуральных-то у него нет, кто к нему пойдет!
Петя нам про эту пластмассовую Венеру тоже рассказывал. Строгая дверь, он подробно поведал историю крушения своей работы. Хорошая была сторожевая служба в магазине одежды. Для рекламы там использовали эту пластмассовую Венеру. Были еще в большом количестве ноги пластмассовые, как бы обрубленные по верхушке бедра, они, как кегли, стояли рядами вверх носками — все в разных чулках. Луноликая директриса не раз спрашивала у Пети: “Ночью эти ноги не сводят тебя с ума?” И Петя бодро отвечал: “О, эти задранные ноги! Вы, наверное, это специально наставили, чтобы сторож не спал... Но куда деваться-то? Вы ведь меня на ночь снаружи закрываете!” И он жадно пожирал взглядом плотные телеса директрисы.
Потом магазин лопнул. Вместо выходного пособия Пете дали разную нераскупленную одежду и вдобавок — эту пластмассовую Венеру на петельке да две ноги. “Пользуйся!” К шее Венеры была приделана петелька; она, наверное, и оборвалась. Так подумали мы. И даже сказали об этом Пете. Петя расстроился и крепко выпил... Потом вдруг пропал.
Месяца нет, два. Три, четыре... И вот — минуло полгода. Он не появился...
В общем, Ошевы остались в четырех комнатах. И какую бешеную деятельность развили. До нас все время доносились созидательные звуки: Никита то пилил, то строгал, то что-то долбил. Близнецы Трофим и Эдуард (Трофян и Эдюша) хвастались во дворе, что у них теперь не двухэтажная кровать, а по дивану у каждого, причем в разных комнатах.
— А у меня диван, ц-ц-ц, в отдельной комнате диван, ц-ц-ц, а у Эдюши — ц-ц-ц — через стенку с мамой и папой! — говорил нам Трофим, когда нас пригласили через полгода в понятые.