Позвали, точнее. Петр Семиумных пропал окончательно, и мы могли лишь подтвердить, что вещи его видели и были они такие-то... Акт подписали о наличии имущества. Но какое там имущество — просто пластмассовая расчлененка. Тут-то мы и вспомнили, что эта самая пластмассовая Венера якобы упала полгода назад. А может, не Венера упала? Может, это другое тело упало? И мы вдруг переглянулись за спиной участкового — такого здоровенного, в кожаной куртке. Из всех признаков участковости на нем была только форменная фуражка.
Дома мы все это подробно обсудили.
— Неужели Ошевы куда-то дели Петю? В те же дни, когда бабу Лизу выжили...
Баба Лиза, кстати, регулярно приезжала в гости и ко всем в подъезде заходила, чтобы поговорить, запастись разговорами на месяц вперед. “Все перетерпеть надо, — сказала она нам. — Будем вместе с праведниками”. И положила в стакан восемь ложек сахара, при этом покраснев вся.
После ее ухода мы продолжали обсуждать исчезновение Пети.
— Почему же упало что-то и подпрыгнуло? Может, в самом деле это пластмассовая Венера? Она же пустотелая.
— Тогда где сам Петя?
— Но как бы они могли его убить — дети дома!
— Детей димедролом усыпить могли, под видом лечения от аллергии или чего-то еще... По телику-то видят, что убивают направо и налево, и вот результат. Вон Черных пришел в больницу сына навестить, а нашел его под лестницей, всего избитого. Его, десятилетку, в палате четырнадцатилетние подростки учили, как салагу в армии. Разве раньше такое было? А трое друзей на рыбалке изнасиловали четвертого! В Ленинском районе... Всем по двенадцать лет только.
Тем не менее с Ошевыми у нас были самые соседские отношения. Потому что презумпция невиновности в самом деле существует. Не было у нас никаких реальных доказательств. Когда Яна попросила картину “Полет лебедя”, мы дали, конечно; Никита приходил спросить, что такое “фероньера, фероньерка”, и ему ответили:
— Это украшение женское, на лоб — из драгоценных камней обычно.
Однажды в святки Никита явился к нам в виде крутого: майку надел черную, на которой белыми буквами было написано “Блэк болз”, очки тоже черные — казалось, будто он весь за очками спрятался. Не узнали мы его — даже голос стал хриплым: “Ну, можно тут у вас оттянуться?!” Он слышал, конечно, снизу, что топот, гости у нас.
— Западная цивилизация чем плоха: там уважают, но не любят, — говорил он в этот вечер. — А у нас любят, любя-ат! Но опять же — не уважают. Но ведь что важнее: любят! — И он с пророческим видом почему-то тыкал пальцем в сторону холодильника.
Кто-то из гостей ему сказал, из наших: мол, сейчас заявлю тебе, что люблю тебя, и в морду дам. Понравится?
Никита скривился и ушел.
Ночью мы опять проснулись от грохота. Это, наверное, снова пустотелая девка упала, пустогрудая, подумали мы спокойно. Включили свет и посмотрели на часы. Было полпятого. Уже хорошо виднелся дом, что напротив, — дом, похожий на Россию образца 1998 года: крыша новая, а стены все в красных язвах обнаженного кирпича.
Утром мы узнали, что упал сам Никита. Грохнулся с недоделанных антресолей. И сломал себе все, что можно: руки, ноги, шейку бедра. Он долго лежал в гипсе в больнице, а после того, как вылупился из гипса, еще полгода волочил ногу и опирался на палочку. Сильно растолстел — стал каким-то шарообразным грибом наподобие тех, которые растут, пока не высыхают и не взрываются. В детстве их у нас называли “медвежьи папиросы”.
Да, мы забыли упомянуть, что Яна, между прочим, очень яркая особь. Всегда так сильно раскрашена, что словно краска отдельно, а Яна — отдельно. Сначала из-за угла покажется раскраска, а потом — сама Яна. Один раз мы видели ее с каким-то незнакомым мужчиной под ручку, но она сделала вид, что нас не заметила. Вскоре Никита пришел с тарелкой клубники со своей дачи:
— Плохо у нас рекламируют семейную жизнь. Надо так, как это делают японцы! — выговорил он четким голосом.
— А как делают японцы?
— Не знаю.
Яна как-то сказала про мужа: “Он что думал — что я фригидесса какая-то, что ли?.. Не-ет, я — не она”. Ей казалось, что эти четыре комнаты нечем заполнить — пустые они какие-то. Если бы было много мебели, ее бы никуда не потянуло. Может быть...
Вскоре Яна оставила семью: к любовнику ушла. А через неделю мы снова услышали грохот. Ну а теперь-то что упало? Уж не вновь ли Никита сломал ногу? Нет, он не сломал ногу, он скулу свернул — Яне, когда ее, пьяную, ударил. Она домой вернулась, а для Никиты это было еще внове, и он неделю бегал по дому в раскаянии; только к нам дважды приходил и стучал себя в грудь, стучал. И еще стучал по разным гвоздям в своей квартире — с еще большей скоростью и силой. Каждый квадратный сантиметр квартиры был им ухожен, это была уже не квартира, а какая-то фероньера. И вдруг Никита ушел из дома!