— И то хорошо...
4 октября нашли в морге Колю Бурашникова. Убит. И как страшно изуродован! Ах, зачем ты, Коленька, написал:
...неужели в холодном овраге
отпоет меня соловей!
Вот и отпел...
После похорон Коли мне позвонил Ф. В., который не хотел принимать участия в энциклопедии, потому что Сороса не любит. Он изменил свое отношение к жизни! Говорит: “Смерть Коли должна нам уроком стать — не ссориться, а дружить надо! Я получил неверные сведения об энциклопедии, подленькие, а сейчас я все понял — заполню”. И заполнил, и еще отксерокопировал для энциклопедии десять бланков (бесплатно)!
Позвонила и моя балерина — обещала принести анкету. Надумала!
Нашелся Черепанов! В общем, пермистика обогатилась (какое слово: в нем и “Пермь”, и “мистика”, которой у нас в изобилии).
Правда, появилась другая проблема: радио и телевидение просят у меня интервью об энциклопедии, я два дала, а потом уж взмолилась: “Ребята, когда ж мне свое-то писать! Ремонт закончить!” (забыла упомянуть, что все это время мы делали ремонт, и я просила: кто-нибудь, может, в своей организации достанет нам банку краски!).
ПОСТСКРИПТУМ. ОКТЯБРЬ: поэт-коммунист лично от себя дал вчера двести рублей на краску. Спасибо! И спасибо всем!
* * *
Журнальный зал | Знамя, 2000 N3 | Нина ГОРЛАНОВА
Нина Горланова
Инокиня Ксения
* * * Богородицу рисую:
Деисусный чин.
Краплаком вверху пишу я,
Низ — ультрамарин.
Над картиною склоняюсь,
Как Она пред Ним.
Постепенно отлетает
Весь мой феминизм...
* * * Всё длиннее и длиннее
Поминальная молитва.
Всё светлее и светлее
Моя бедная палитра...
* * * Всё не так-то просто:
Я читала о Бродском,
Окно закрыто, вино не пито,
На самом интересном —
Жучок неизвестный
С булавочную головку
Пробежал по строчкам.
Неужели Иосиф?
Милости просим!
Но он крылья воздел
И вбок улетел.
Почему жучок, откуда?
А почему я — это я?
Как будто остальное не чудо...
* * * Полотенце, полотенце,
Я воспеть хочу тебя —
Внука яблочное тельце
Ты укутало, любя!
* * * Мы вставляем зубы,
Пьём минеральную воду,
А небесные трубы
Всё слышней в плохую погоду.
На вечер Вознесенского
Пришли мы такие старые,
А спросить с кого
За эту усталость?
Но с первых звуков
Родного голоса
Отлетели муки.
Здравствуй, молодость!
Ты была хрущёвскою
И прошла с оглядкою,
Но стихи московские
Списаны в тетрадку.
“Небом единым
жив человек!”
И руки голубиные
Устремились вверх.
* * * Ахматова молчала по средам,
а мне бы хоть по утрам,
ну где-нибудь до обеда,
но проблемы и тут и там,
ведь нелепо писать в записке:
“Даша, купи сосиски!”
И прочесть не сумеет кошка
“Я тебе предлагаю крошки”.
Да и звуки родимой речи
я люблю, как цветы.
С ними легче, немного легче
с утра и до темноты...
* * * Осень тёплая, сухая,
Где-то старость есть такая,
Я её к себе зову
И заранее люблю...
* * * В зеркале лучший читатель —
Сказал нам поэт Рубинштейн.
Где же лучший издатель?
Нихт ферштейн...
* * * Нищенка, как кузнечик,
сидела на корточках,
думаю о ней весь вечер:
эти ручки скорченные...
Я-то лежу, читаю об Ахматовой,
А она где спряталась?
Господин двадцатый век,
Сколько тебе нужно жертв?!
* * * А хлеб чужой мне не был горек.
Я для детей его брала.
Как птичка Божия...
* * * Облупилась стена в туалете:
там женщина, как на портрете,
машет кому-то цветком.
Кому — облупится потом...
* * * Чёрные ботинки в зелёной траве,
кому-то вы долго служили
и вот стали совсем не нужны,
как я.
Но дождик прошёл,
и выполз червь дождевой,
прислонился, как родной —
цве’та ноги человека...
* * * Серёжка Токарчук, Серёжка Токарчук,
С чего ты это вдруг?
А помнишь: астры поздние
Мы на крыльцо подбросили