– Нет, я все рубашки твои в окно выброшу, а чемодан сверху!
Она сняла свое платье с тренажера “Здоровье” и ушла, позабыв сумку с бутылкой румынского портвейна. Женя эту бутылку с горя оприходовал и утром, на виду у всей квартиры, у него началась антиперистальтика. Он бегал в туалет, зажав рот, чтобы не расплескать ничего по дороге, а Лабинская сочувственно пела на кухне:
– Если выпил хорошо,
Значит, утром плохо.
Если утром хорошо,
Значит, выпил плохо.
У Лабинской в это время появился новый сожитель, и вот она каждое утро напевала на кухне, готовя завтрак. Жене вдруг показалось, что его тошнит именно от ее пения. А ведь еще недавно он считал, что всякое женское тело и лицо имеет свою художественность, он даже на танцы любил ходить – для копилки движений. “Довела меня эта квартира”, – подумал он сквозь тошноту и показал Лабинской свой мощный кулак скульптора.
– Кто у нас гордый? У-у! Гордый, – пропела она, – прямо граф! Граф “где-пье-там-блюе”.
Женя был взбешен, а тут еще заметил, что кошка беременна, окончательно вышел из себя и обозвал свою любимицу Музькой. Она сразу повела себя соответственно и опорожнилась ему в шлепанцы, как всегда делала во время ссор с хозяином (ссоры эти всегда выпадали на похмелье, когда Женя лежал, а шлепанцы пустовали на полу). Женя пошел мыть свои прекрасные меховые шлепанцы, морщась и ворча, что Муська – дура, не видит, что котят в этой квартире растоптать могут. Теснота такая в коридоре и на кухне, а народу все прибывает и прибывает. Как уже говорилось, появился сожитель у Лабинской. Кроме того, вернулся с заработков муж Мадонны. Денег он не привез, видимо, прогулял денежки, но зато подарил Жене электронные часы, которые потом, при проверке, оказались сломанными. Мадонна из-за этого, а может быть, не только из-за этого, целый вечер выла у себя в комнате, причем так громко, что Мила, придя к Жене мириться, рвалась идти успокаивать и отпаивать.