– Женя, может, успокоим ее?
Он натянул спортивные штаны. Рита уже вызвала Лабинскую в коридор.
– Я вас прошу прекратить, – начал Женя.
– Ты просишь! Да ты тоже от жены сбежал – а почему? Вы все нынче одина-но-но!..
В этот миг кулак Жени заткнул фонтан.
Немного помедлив, словно раздумывая, падать или нет, Лабинская свалилась набок возле своей двери. Рита и Женя ушли на кухню и закурили. И тут послышалось жалобное скуление.
– Это Муза! Муза, – догадался Женя и побежал к себе. Рита за ним. Муза окотилась в голове Гоголя, который благосклонно терпел копошенье живых существ, и лихо сдвинутая половина черепа отныне делала голову похожей на кошкин дом со съемной крышей. Птичий нос Николая Васильевича уткнулся в щель на полу и таким образом давал опору круглой голове. Женя подумал, что нужно позвать Потоцкого написать “Быт скульптора”, но кто тому заплатит за окотившуюся Музу, столь не похожую на сталевара, а уж голова Гоголя вообще не имеет отношения к доменной печи. Вдруг Женя начал рассказывать Рите, что “Мертвые души” Гоголь писал в Риме, хорошо ему было в Риме: солнце, макароны, бедрастые итальянские мадонны, скульптурные римские портреты чего только стоят (в основном крупные погрудные бюсты, сознательно многозначные, но впрочем, все они давно растащены по разным музеям мира, как образ самого Николая Васильевича в умах исследователей двадцатого века).
– Одни исследуют его юмор, другие – фантастику, третьи – религиозность. А все это было в одном человеке! Из Рима, из солнечно-прекрасного далека, ему Россия привиделась птицей, а мне в этой коммунальной квартире не летается...
Рита смотрела на портреты Гоголя, развешанные по стенам, и думала о том, что зря не купила настенный календарь 1984 года с портретом Гоголя, потом ее резанули в Жениных речах “бедрастые мадонны”, и ревность к Мадонне поднялась горячей волной к лицу. Рита деланно зевнула и спешно распрощалась...
Да, Мадонна была крепкий орешек во всех отношениях, и в ситуации обострившейся борьбы с Лабинской это стало совершенно ясно. Она вдруг избрала нейтральную позицию.
– Лабинская-то судиться будет, – сказала Мадонна, зайдя к Жене на другой день.
Женя посмотрел на нее взглядом: “я-бы-не-прочь-да-ты-ломаешься”, потом поработал немного над “женщиной рожающей” (из пластилина пока). Мадонна вышла. Через шесть минут творческого труда (лицо роженицы должно быть в крике) он вдруг вспомнил, что ему сказала Мадонна, и выбежал покурить на кухню, где к нему тотчас вышла Рита Сивуха. Тоже покурить. В последнее время на нее напал такой кур – муж канул в командировку, как в пропасть. И она посмотрела на Женю взглядом: “нет-мне-утешенья”.
– Лабинская судиться хочет. Можно подумать, будто мы избили ее до полусмерти, – сказал Женя и отбил ее взгляд своим взглядом. “И почему я такой опасный”, – сокрушился он и заторопился к труду, поводя плечами, увидев которые, Поликлет в ярости бы изорвал свою забрызганную мраморной кроткой хламиду и, прежде чем с проклятьями забросить свои инструменты скульптора, подошел бы к своему Дорифору – прекрасному, спокойношествующему, и одним движением сокрушил бы его, плюнув на обломки.
Рита прибежала ко мне и сказала, что Лабинская всех засудит, уже нашла лжесвидетелей, которые, конечно, за бутылку всё, что хочешь, скажут, тем более, что она “сняла побои” у медэксперта. Успела.
– Так вы что: в самом деле ее избили? – спросила я.
– У нее тяжелые внутренние повреждения. У вас нет хорошего юриста – проконсультироваться? А девочкам вашим я школьные формы уж точно куплю, уценка вот-вот, Гена вернется из командировки, они – его знакомые – все хорошее себе уценяют, мы только так и живем, платья, которое за семьдесят, за десятку...
Муж мой простонал:
– Ну, нельзя же так, нельзя, ведь избиение – это взаимодействие, а всякое взаимодействие ведет к уподоблению.
– С волками жить – по-волчьи бить, – отмахнулась Рита. – Насчет внутренних повреждений – это я сболтнула, что мы – звери, что ли? Но так уж занесет иногда – вот и соврешь во вред себе. Но свидетелей-то никаких не было.
– Взаимодействие ведет к уподоблению, – повторил муж и лег на диван спиной к нам.
– Но ведь жизни нет, нет жизни, – загорячилась Рита, обращаясь к головной части мужа, – она рыбьи головы носила из столовой и специально, специально гноила их по месяцам на площадке, на лестничной, чтобы нас в подъезде всех полоскало. А вчера, вчера-то два дома не спали. Мы с Мадонной только юмором и спасаемся...
– Острят вообще не от хорошей жизни, – сказала я.
– Может, Лабинская эта в жизни ничего хорошего не видела. Вы бы попробовали по-хорошему, – сокрушенно продолжал бормотать свое муж.