Для Лабинской это было “то”. Если раньше она чисто идеально взирала на Потоцкого, то теперь народившийся разговор о мужчине самым несчастным образом повлиял на состав ее мыслей. Она уставилась на Потоцкого, который, озабоченно и в то же время изящно хмурясь, рассказывал о кражах в мастерских художников:
– Волна краж, уносят самое дорогое: кисти, голландские краски, альбомы по искусству, холсты, совершенно чистые...
– Уж конечно, чистые. Я уверен, что ни одной картины не украли, – сказал жестко Женя.
– Зырянов жаловался, что у него кисти и гравюры унесли.
– Не иначе, как кисти завернули в эти гравюры, – не унимался Женя.
– Послушать вас, уж очень вы все умные! – громко закричала Людмила Лабинская, на которую никто не обращал внимания уже минуты три.
Рита Сивуха после этого вдруг стала подвигать от края стола в центр некоторые хрустальные вещи: пепельницу, салатницы, свой бокал.
– ... а вчера звонят мне домой из милиции: мол, вы ведь слышали, что кражи, хотим поставить сигнализацию, когда вы бываете в мастерской, а завтра со скольки и до скольки точно будете? Я спросил, из какого они отделения милиции. И сразу пауза, а потом гудки “пи-пи-пи”. Понимаешь, кто звонил?
– Воры и звонили! – ахнула в ответ Мадонна, придвигаясь к Потоцкому с неприкрытым любопытством, направленным не только на рассказ о кражах, но и на самого изящного рассказчика.
– Нужно решетку поставить на площадке перед мастерской, то есть остановить их еще на лестнице. Если будут решетку взламывать – из квартиры я услышу, – деловито планировал Потоцкий, – я заказал слесарям, но одному трудно поднять...
Женя как-то без энтузиазма слушал, и Мила решила вернуть то веселье, которое она здесь застала:
– Как хорошо, что мы здесь все собрались, – поднялась она с бокалом в руке. – Это так... в духе всех традиций. Ведь мы дышим одним воздухом, и это нас так роднит. Вот недавно в “Комсомолке” была статья об охране окружающей среды...
Женя слушал и медленно съеживался, держась одной рукой за никелированную стойку “Здоровья”, а другой – за свой стакан. Он отчетливо понял, что Мила всего добьется и никакая Мадонна ее не остановит. Он вдруг заметил, что в ее мозгу горит яркими буквами: “Нам не нужно ждать милостей от (дальше следовал образ Жени), взять их у него – наша задача!” Но тут все выпили за тост Милы, и Женя тоже. Его отпустило.
– Михаил! – крикнула Лабинская. – А ты что скажешь?
Потоцкий вопросительно посмотрел на Женю, и тот прошептал:
– Она будит зверя в любом человеке за пять минут.
Рита толкнула меня в бок: мол, скажи что-нибудь, разряди обстановку, а там и по домам – поздно уже. Я лихорадочно вспоминала, как было написано... было прочитано... э-э, что-нибудь скажу!
– Сегодня я читала о дружбе... исследование. В общем, во все века сетовали, что дружба была раньше и исчезла. Чтоб поддерживать дружбу в античном смысле, современный человек должен многое скрывать. А я предлагаю тост за нашу с Ритой дружбу!
– В которой вы ничего не скрываете? – спросила Мила.
– Да что там скрывать – другой раз лишнее еще сболтнешь – чего и не было, – ответила Рита.
– Ми-ха-ил! – призвала Лабинская.
Потоцкий поднялся и искренним голосом сказал:
– За связь народа и интеллигенции!
Это был его привычный тост для разных банкетов. Видимо, об этом шепчут Женины губы (звука я не слышу).
– Неправильный тост, – сказал мой муж. – Народ включает в себя интеллигенцию и всех остальных. Народ – это как бы лист, а интеллигенция и остальные – две стороны этого листа.
– В чем же отличие? – спросила Мила заинтересованным голосом.
– Интеллигент, он хочет быть хорошим, а остальные хотят жить хорошо. Быть хорошим и жить хорошо – не одно и то же. Кто хочет быть хорошим – тот интеллигент.
– Мы безлошадные, ничего у нас нету, значит, мы интеллигенты? – спросила я.
– Если б мы с тобой были настоящие интеллигенты, мы бы давно ушли – они ведь ее снова изобьют, – ответил муж.
Мила упорно продолжала разговор об интеллигенции, а Лабинская в это время оглядела всех мужиков. Больше всего, по ее мнению, на интеллигента походил Потоцкий.
– ... перед законом все равны: рабочие, интеллигенты, крестьяне, – горячо продолжала Мила, думавшая было сказать “перед природой”, но вспомнила, что к биологии отношение имела она одна. “Не поймут”.
– Рав-вны? – переспросила Лабинская. – Если рав-вны, то пусть Михаил меня поцелует (она сказала так: “по-ца-лует!”).
Тишина назревала, как фурункул: вот-вот прорвет.
– Вы оглохли, что ли? Пшли! – Лабинская схватила Потоцкого за карман брюк и стала тянуть в свою комнату-кровать.