– Хэв ю зэ водка? – продолжали спрашивать со станции слежения, кажется, через приемник в машине.
– Йес, – ответил водитель. – Только с закуской туго. Заходите, ребята!
Лабинская снова завозилась в своем углу:
– Я вот им скажу, скажу. Вы тут меня избиваете, а они по “Голосу” могут передать. Как вам не стыдно! Женщину ... М-мать! Может, я героев родила...
– А что, если про кооперативный дом им рассказать? – вдруг спросил у Милы Женя.
И тут стало совсем интересно: появились мистер Смит и мистер Джонсон, и мистер Уайес – и все с закуской.
– Проходим плотные слои атмосферы! – раздался голос водителя.
Рита разливала в бокалы водку для гостей.
– Вытри ты бокалы для жертв империализма! – завистливо приговаривал непьющий водитель.
– Послезавтра первое мая – день солидарности... международной, – коряво от волнения начала Мила.
Я обернулась: Виталия Неустроева не было видно.
– Вижу Землю. Какая она красивая! – протянула Мадонна.
Лабинская кашлянула и выплюнула темно-красный комок:
– Вот кровью харкаю... засужу вас...
* * *
Журнальный зал | Урал, 2000 N4 | Нина Горланова
Нина Горланова
Подсолнухи на балконе
Штучка
Виктории Токаревой
Нина Викторовна Горланова родилась в 1947 г. в Пермской обл. Окончила филологический фак-т ПГУ. Член СРП. Печаталась в журналах “Урал”, “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь” и др. Автор четырех книг прозы. Живет в Перми.
I
Извилистые линии на обоях показались ей длинными червями.
А Рогнеда продолжала:
— Если бы мой Володька загулял, я бы ни за что не пустила его обратно! Не знаю, зачем ты дочерям такой пример подаешь: всепрощения...
Извилистые линии на обоях показались Люсе длинными змеями. К счастью, пришел отец Рогнеды (профессор-славист, он, конечно, не мог не назвать свою дочь не Рогнедой!) и принес в подарок шашлычную печку. Люся и не знала, что такие есть — значит, еще дальше от природы! Раньше хоть на шашлыки в лес ездили, а теперь и это в квартире можно. Рогнеда обычно опережала ее мысли.
— Ничего, — сказала она сейчас же. — Подсолнухи нам лес заменят.
— Расцвели? — спросил отец.
— А ты иди — полюбуйся.
Рогнеда так любила своего мужа, что к его дню рождения в середине лета выращивала неизменно на балконе подсолнухи: эти огромные домашние солнца казались прирученными, потому что поворачивали свои головы в сторону гостиной, когда там сидели гости. Впрочем, возможно, Рогнеда рассчитала, где в эти часы бывает солнце, которому послушны цветы подсолнуха.
— Я бы на твоем месте, — продолжала Рогнеда, — привела себя в порядок и поискала надежного спутника жизни. А то на днях был Володькин брат — он где-то встретил тебя, говорит: она ужасно выглядит.
“А могла бы защитить — ответить ему про мои невзгоды”, — подумала Люся. Но Рогнеда не могла так ответить, она была светская женщина и — как сказал бы Лотман — жестко семантизированная. Потому Лотман и занялся светским обществом, что там четкая система условностей.
Рогнеде легко рассуждать о чужой беде, ведь у них с Володей нет детей, а у Люси двое, им отец нужен. А когда есть дети, себя невольно уже ставишь на второй план. Но Рогнеда словно прочла ее мысли:
— Были бы у меня дети!.. Зачем тогда им плохой отец. Выгнала бы я такого, и все, — говоря все это, Рогнеда совала в печь заранее приготовленные кусочки мяса и продолжала учить Люсю жить: — Это со стороны кажется, что все у нас легко, а я все время борюсь за свое семейное счастье, да, недавно вот отказалась заведовать кафедрой, так и сказала ректору: мол, я еще молодая женщина и не хочу в 34 года надеть строгий серый костюм, который состарит меня как минимум дет на десять. Чего доброго, муж меня бросит тогда.
— Не бросит, — успокоила ее Люся. — Кто еще будет ухаживать за его парализованной матерью?
— Тебя бы так парализовало! — воскликнула Рогнеда, манипулируя с шашлычной печью.
Люся вздрогнула: не чересчур ли она терпелива, может — уйти? Рогнеда тут же поправилась:
— Вчера она знаешь каким весом сумочку привезла сюда? В два пуда! Да. Весь свой хрусталь сложила и к нам привезла. Как она его дотащила — уму непостижимо.
— Что: настолько ей полегчало?
— Как сказать, говорить-то она до сих пор не говорит. Только я с моим алогичным мышлением ее понимаю. Когда она показывает 4 пальца и говорит “крр”, я одна догадываюсь, что это она хочет свою красную дорожку длиной 4 метра иметь возле своей кровати.
— Потрясающе! — восхитилась Люся. — Запах какой от шашлыков! Отец твой все-таки очень полюбил Володю.
— А чья заслуга? Помнишь, на свадьбе я заиграла еврейскую старинную мелодию, а папа спросил, что это я такое нерусское играю? Ты помнишь, что я устроила? Сколько бокалов перебила! Два. “Не думала, что мои родители — антисемиты!” Они поняли, что мне лучше никогда слова не говорить против, в то время как слова отца, конечно же, не говорили ни о чем, кроме как о его сносном музыкальном слухе... Зато с тех пор все как шелковые.