— И еще кое-что должен настоящий мужчина, — добавила Зина, вернувшись на кухню. — Ты церебромзин когда будешь?
— Потом, — отмахнулась Рогнеда, но, вспомнив, что Зине обязана добытыми дефицитными лекарствами, добавила: — Потом обсудим, а сейчас Владик придет, и сядем. Я вот Люське твоего мужа нахваливаю.
— И зря, — закусала накрашенные губы Зина, все еще колеблясь: беречь краску на них или расслабиться и пооткровенничать с подругами.
— Почему? — Люся помогла Зине убрать осколки ампул со стола.
— Потому что он совсем не прикасается ко мне с тех пор, как ушел на конвейер. Приходит с работы и спать заваливается, — синяя жилка-река забурлила на щеке Зины.
— Привыкнет — все наладится, — легко восприняла новость Рогнеда. — В отпуск вот поедешь, отдохнешь там. Ты в Грузию, кажется? Люблю Грузию за философичность, Армению — за архитектуру...
Зина прервала ее ассоциативный поток:
— Со стороны легко так говорить, а я измучилась. Даже не от самого отсутствия чего-то там. А все кажется немило в нем. Мужчины после тридцати лет ведь уже не дышат, а все сопят ночью, свиристят, фюфюкают, отфыркиваются. Когда я сама не сплю — слышать всю эту симфонию… — Зина почему-то завсхлипывала.
Люся готова была тоже подключаться к бабьему такому рыданью — чисто нервному, конечно, но все равно приятно расслабиться в общей невезухе личных жизней, но Рогнеда быстренько вспомнила, что впереди — застолье, значит, должно быть, как минимум, весело.
— Что это мы плачем по очереди, как три девушки в голубом. Конечно, русский мужик всегда был непредсказуем. Вот я и говорю, что “Обломова” сняли легковесно. Никита не омыл своей кровью...
— А мне Табаков понравился в роли Обломова, — простодушно заявила Люся. — По телевизору, конечно, немного не то...
— А мы на кафедре спорили об этом фильме, такая свара была, у меня — помню — даже лифчик лопнул — так я руками размахивала.
Звонок в дверь прервал женскую болтовню, это пришел Владик, брат Володи.
IV
Владик, с одной стороны, был молодым, но уже выпустившим два сборника поэтом, то есть гордостью родного города, с другой стороны, он уже был дважды женат и столько же раз разведен, что негласно считалось причиной паралича матери (его и Володи). Встреча его с матерью была нежелательна в данный момент, поэтому Рогнеда сразу же увела его на балкон, чтобы потом посадить в гостиной за стол. Несмотря на все эти предосторожности со стороны Рогнеды, Владик вел себя так, словно Рогнеда была причиной паралича его матери: все время подначивая ее чем-нибудь.
— Ну как? Уже согласилась быть завкафедрой? — спросил он, ломая подсолнух, чтобы поставить его в вазу возле себя — он персональное солнце хотел иметь, чтобы было видно всем: это сидит поэт.
— Ничего не согласилась, хотя уже угрожают: мол, вам же хуже!
— Ну, я надеюсь, это последние ломанья перед тем, как слиться с государством: ах, как вы меня насилуете, зачем так грубо!
Отец Рогнеды решил смягчить настрой вечера:
— Видел я вчера ректора. Он говорит: как так получилось, что Рогнеда не хочет быть заведующей? Я ответил: она ректором хочет быть. Божественный салат у тебя, дочь моя!
— Рогнеда божественно готовит, не то что мои предыдущие жены... Музы! Не могли стол накрыть, — брюзжал Владик, любуясь своим персональном солнцем-подсолнухом. — Почему для слуха и зрения есть виды искусства, а для вкуса — нет?
В это время Володя рокотал Люсе на ухо:
— Если вот так рыбу покрыть майонезом — очень вкусно. Ну что: покрыть... так?
— Кабы я не помер! — заявил тут отец Рогнеды.
— А что? — хором спросили его Рогнеда и Зина.
— Так все мы смертны, — отец подмигнул Люсе, отвлекая ее от ухаживаний Володи.
Тотчас Владик начал свои ухаживания. Полуобнимая Люсю за талию, он шептал ей на ухо стихи (скорее всего, не свои):
Свой опыт поэтический итожа,
Пришел я к убежденью одному:
Писать произведенья лучше лежа,
И по возможности — не одному.
Ничто не радовало Люсю в ухаживании братьев — она знала, что это вызвано лишь ее новым положением (свободной женщины). Почему-то в этом она видела что-то унизительное, хотя не старалась сформулировать что именно. Решила уйти домой. Сбежать. И только открыла из гостиной дверь — чуть не упала, как подкошенная страхом. Огромная фигура в белом стояла перед нею. Это, конечно, свекровь Рогнеды стояла и подслушивала, о чем говорят.
— Мы уже привыкли всюду встречать ее, как привидение, — сказала Рогнеда
— И подкрадывается всегда неслышно, — объяснял Володя Владику.