— Мама, пришел Игорь, я выйду на минутку? — спросил Антон.
— А музыка? Ну, если дело идет о спасении от смерти, то выйди...
— Да, мама, дело идет о жизни и смерти, — сказал сын. Взял две батарейки, моторчик и проволоку — видимо, для спасения жизни именно они понадобились.
Соня счастливо мыла пол, сообщая матери: красоты вокруг столько! Налила в синее пластмассовое ведро воды, а вода колышется, такая игра бликов, круги и полукруги, светомузыка.
— Мама, скоро блины? — пришла на кухню Даша. — А почему мы не пользуемся туалетной бумагой, которая в диване лежит? Полный диван там!
— Это обои, доченька, для Настиной комнаты. Сколько всего нужно!
— А я думала... ты опять любуешься. Помнишь, папа купил, а ты любовалась, потому что папа впервые сам что-то купил для дома.
— Настя, почитай десять минут Даше, я пеку, пеку, все мешают!
— Мама, я хочу опять “Лев и собачку”!
— Цвета, а почему Лев не полюбил другую собачку-то? Я бы полюбила, и все. — Настя подумала секунду и вкрадчиво сказала: — Даш, я тебе “Алису” почитаю — там часы, такие... которые дни показывают. Уже японцы изобрели такие, да!
Назавтра Света вспомнит про эти часы, но... со слезами. Однако, пока ничего не зная о завтра, она печет, печет. Пришел в гости Василий — сразу на кухню:
— Какой запах от твоих блинов!
— Антон сдал пушнину, — устало перевернула блин Света.
— Посуду?
— Ну да, пушнину... А вот и похороны таксиста. Слышите эти протяжные гудки? Когда-то тетка Насти говорила, что ее муж таксист, а их весь городской таксопарк хоронит, все машины гудят...
— Это не похороны таксиста, это Антон на виолончели играет, — сказал Василий.
— Святая Цецилия, покровительница всех музыкантов, помоги ребенку закончить музыкальную школу! — Света налила очередной блин.
Опять звонок в дверь. Это была тетка Насти.
— Странно... — поникла Света. — А мы вас вспоминали только что.
— Настенька! Родненькая! — запричитала тетя, одновременно зорко оглядывая обстановку Ивановых. — Скучаю я без тебя!.. Тележка на площадке ваша стоит? — спросила она у Насти.
— Какая тележка? — Настя выглянула за дверь. — Коляска? Наша. А что?
— Беспрокие вы! Проку у вас нету. Квартирешечка махонькая, а детей сколько нарожали! Пошли, Настя, в гости к нам, увидишь наши хоромы. У-у! Мы живем хорошо.
Настя решительно сказала: конечно, в гости! Миши не было в этот выходной (он все еще работал на двух работах: в издательстве и в сторожах). Света не могла с ним посоветоваться. Утром у Насти камень вышел из почки, застрял в мочеиспускательном канале, она испугалась и разбудила Свету. Когда его достали, он оказался как большое семечко апельсина — только мягче. Это арбузы бабушкины. Много на юге их ели, вот и камни выходят. Завтра надо к врачу, рано придется отнести анализы, а в гостях Настю накормят чем-нибудь соленым. Но она так рвется, что все равно не удержать. И Света махнула рукой, ладно, иди.
Вечер прошел в напряженном ожидании Насти. Что-то запеклось у Светы на сердце.
— Не идет! Знает, что утром в больницу, рано вставать, но не спешит. Распуста! Бабушка распустила их всех. Распусточка моя...
— А бабушка говорила, что нас мать распустила: распусты все, — вставил словечко правды Антон.
— Да ну ее в печенку, в селезенку и в большой морской загиб! Давайте сыграем во что-нибудь? — Василий был полон энергии после блинов, крепкого чая и нескольких сигарет, выкуренных одна за другой.
— Вчера дети играли в определения. Кофта новая, польская, теплая, красивая, ласковая. Антон сказал наконец: тупая! Так Настя его чуть не съела — для нее вещи всегда... всегда... Где вот она, где? — Света окончательно сникла.
Ночью Настя, конечно, не могла прийти. А утром пришел Миша. Света, словно вся превратившись в одно огромное ухо, прислушиваясь к шагам на лестнице, бормотала как сумасшедшая что-то явно трагическое:
— Под кем лед трещит, а под нами — ломается! Ломается... Правильно говорила моя мама: у Бога выслужишь, у людей — никогда... Никогда...
Миша устал. Он сутки дежурил, а тут вместо того, чтобы поспать часок, надо искать эту дуру Настю! Как ему все уже осточертело! Зачем Света ее отпустила, если знает, что та думает только о себе!
Если б ты рос до семи лет на помойке, как Настя, ты бы, может, был не лучше ее. Она не виновата, что было такое детство...