Все коммерсанты стояли у открытой двери в торговый зал и вовсю смотрели в ряды телевизоров, которые хором показывали “Дубровского”.
— Евгений Иванович, а кто написал “Дубровского”? — спросили у папы Таисии.
Ах, если бы это была шутка, можно сказать: “Писемский”,— но с ними, бизнесменами, как с детьми, неловко их обманывать.
— А по-моему, Тургенев,— сказал Юра из Кунгура.
— Лермонтов или Толстой? — полуутвердительно спросила секретарша Аня.
Мифологическое сознание, подумал папа Таисии. Они считают, что есть один Автор в разных ипостасях: Пушкин, Лермонтов, Толстой; их священные имена могут меняться: вместо Лермонтова — Тургенев (но он уже на вылете из мифа). Таким образом живет литературная троица. Сказали они: “Да будет литература!” И стала литература...
— “Дубровского” написал Пушкин,— грустно резюмировал свои размышления папа Таисии.
Но ведь они тоже страдают. Юра оставил в родном Кунгуре первую жену, здесь нашел молодую балеринку. Но это еще не страдание. Дочка от первого брака звонит отцу: “Папа, ну почему бывает разрыЂвная любовь?!” Ей шесть лет. Всего пермского кордебалета ему бы не хватило, чтобы забыть этот телефонный разговор.
А вот стоит и смотрит на борьбу Дубровского с медведем Пермяков по прозвищу “Веник”, но не потому, что у него проблемы с интеллектом... Он выпустил за свой счет книжку своих стихов “Тоги”, по одному экземпляру раздал братве. Все прочитали только первую страницу, потому что у деловых людей нет времени всякие книжульки перелистывать:
Веник, замкнутый сам на себя,
Стоял в углу бытия.
Эта вещь, себя возлюбя,
Просила внима-ния.
Только Таисия интересовалась бедным Пермяковым. Она спрашивала пару раз: “Как живет Веник, замкнутый?” “Зарабатывает. Наметает три миллиона в месяц”.
Он раньше думал: зашибу бабки — издам книгу, и все увидят меня! Мой задавленный коммунизмом талант. А ведь кто-то должен ответить за это.
Тут вмешался железный совок.
Он был, как Феликс Железный.
Один он смог разрубить замок
Базаров бесполезных...
Разместил он книжку в пяти центральных книжных магазинах, полгода прошло, купили только одну. Если б не купили и ее, было бы не так унизительно. Ее купила критик Татьяна Г. Она собрала несколько таких книжек и чохом высмеяла их в статье под псевдонимом Бомбелла Водородова. Видимо, ее посещала мысль, что люди, имеющие деньги выпустить книгу за свой счет, имеют деньги для того, чтобы сделать жизнь маловыносимой для борзых критиков.
“... близко подошел с образом веника к постмодернистским изыскам в области органов выделения... остался последний решительный бой! Таланта г-ну Пермякову это не прибавит, зато поставит его в первые ряды штурмующих остро пахнущие вершины пермского Поэзиса”. Если бы он знал, что критикесса тоже пострадала от тоталитаризма, как и он,— невостребованностью там, где бы она хотела. А она очень хотела!
— Ты устрой себе презентацию,— предлагал Пермякову Евгений Иванович.— Раздай книжку прохожим на улице...
— Это для меня удар ниже пейджера,— сказал Пермяков и снова повел окрест взором, надеясь найти виноватого.— Я лучше сожгу!
Ему казалось, что огонь очистит какое-то пространство внутри его психических декораций для новой неподдельной жизни. А если не получится, то он так и представлял, как будет разводить руки и сокрушенно рассказывать: “Пришлось сжечь — художник никогда не востребован в этой жизни”. Он хотел эту жизнь оправдать, но чувствовал, что все клонится к высшей мере... Даже звонил в редакцию газеты: “Кто эта Бомбелла?” Он хотел только спросить: до конца ли она прочла его сборник? Было бы легче, если до конца, но, с другой стороны, вина ее выросла бы в непоправимую, ведь человек, прочитавший до конца, не может так писать! В крайнем случае он затащил бы ее в одно из двух мест, где решаются дела: в постель или в ресторан, уж тогда бы она про него не так записала бы...
— Нун, бегинен вир ди штунде! — призвал папа Таисии.
“3 июня 1996.
Сегодня мы шли с мамиными тарелками. Купили белых двадцать штук. Навстречу Алеша! Он был в секонд хэнде: покупал себе непромокаемый комбинезон мыть машины. Он сказал мне: “Думай в походе!” А Маша сразу догадалась, что о чем-то очень уж больном. И начала у меня выпытывать, о чем думать нужно. Конкретно! Я ей сказала: знаю такую частную фирму, которая за умеренную плату удаляет излишки любопытства. Маша по-партизански стала удаляться от меня. С гордым видом. А поскольку ей некуда было идти, да и мама ждала тарелки, то мы обе так и пришли домой. Сейчас Маша из грампластинки, размягченной на огне, делает веер.