— Должна быть рифма: в бороду серебро — бес в ребро.
...Вася пробыл в ванной время немереное — оно кубометрами протекало и утекало, промывая от какой-то мути.
Толпа поклонников галдела,
Стремясь урвать кусочек тела,
А ты, по аду проходя,
На них глядела...
Он объелся своей свадьбой. А вот сейчас, пока Вася сидел на ребре ванны, счастливо потеряв себя, Марта сказала гостям:
— Он заперся, потому что всегда вот так прячется, когда строчки идут.
— У меня тоже идут: “Я возношусь к зенитной фазе — ты в газе!” — ответила Кондеева.
Марта сделала вид восхищения, чтобы открыть тайну и еще сильнее от этого почувствовать, что они подруги:
— Уже устраиваюсь дворником, чтобы Вася всегда был свободен для таких минут.
О, если бы у жизни были синие или красные карандаши — для подчеркивания важных мест!
* * *
Серафима прикидывала: успеем ли до двух часов. Она, впрочем, была уверена: сейчас ректор не пойдет ей навстречу. Помпи исключат. Ноль целых, а после запятой еще много нолей, и в конце замученная единица — вот такая была вероятность чуда. Но ради него всегда стоит трепыхаться.
У земного шара в холле встретились Василий Помпи и Евдокия Стерховская. Она всем рассказывала — медленно, тягуче, утомительно, загадочно замолкая в самых случайных местах, — как мама, беременная ею, трагически поругалась со свекровью, чуть не скинула от нервного срыва, испугалась и поклялась: “Если родится девочка, назову в честь свекрови!”
Все звали ее: “Дустик”.
Вася Помпи был еще в том возрасте, когда все встречи делят на случайные и неслучайные.
Он не понимал, что весь мир без передышки одна большая неслучайность. Внутреннее чувство сказало: эта встреча зачем-то нужна в его жизни. Внутри у него вилось облако пушинок, и он пытался приспособить свою плодовую нежность к тому, что они стоят возле крутящегося шара. А смысл такой, что не исключат!
— Дустик, — позвал он нежно, — а ты зачем к ректору?
Евдокия во все стороны излучала вызов “а слабо тебе меня завалить”. Она была в чем-то полумонашеском, черно-длинно-широком, но вблизи оказалось: в полутьме просвечивают таинственные холмы. Вечнотягучим голосом она начала говорить про звонок своей маман к ректору: надо забрать документы на лето, ехать в ГИТИС на режиссерский поступать.
— А кто твоя родительница?
— Ну, она входит вообще-то в пятерку лучших адвокатов Перми, — сказала Дустик и дышать прекратила вовсе, но это не пугало, а наоборот, возбуждало. (Она еще делала взмах рукой, состоящей из смуглого тягучего меда...)
Дустик рассказала ему в пятнадцатый раз историю, которую он воспринял так: кишащая со всех сторон (от повторений). Да и все ее так воспринимали, эту историю. Сокращенно, отжатые от повествовательной жижи, факты выглядели так: после школы Дустик не поступила в ГИТИС и устроилась гардеробщицей в один театр. Знаменитый московский актер Н. к ней приставал с простым мужским предложением. Старый козел. Она отказала. А он в ответ: “Да кому ты нужна, чего ты ломаешься!” Думали мы все, что знаменитость должна вести себя более-менее, но ведь любой человек... в общем, это не зависит от уровня знаменитости. А все почему-то думают: знаменит — значит, благороден!
Амальгама породы светилась в каждом ее, Дусином, полудвижении. Временами она умирает, но даже в этом состоянии ухитряется звать за собой в другие, более возвышенные стаи — это вам не просто воробышек, а другая, более крупная и благородная тварь.
— А знаете, никакой всемирной славянской отзывчивости и не было, — говорила, приближаясь, Серафима Макаровна. — Арабский путешественник Ибн Фадлан удивлялся: славяне-язычники, охраняющие купцов, не доверяли друг другу. Они отдыхали по очереди, спать уходили в лес по одному! В тайное для других место.
И тут Вася понял, что его уже нет в университете. Не числится. Удар был так силен, что мир стал закукливаться вокруг Серафимы, пытаясь спастись. Какие у нее густые волосы — на двоих с избытком хватит, ума же на троих.
— С Гачевым виделась этот раз в Москве, так у него получается, что у русских отзывчивая душа как-то завелась... Я ведь говорила вам, что мы однокурсники?
...Эта полуматеринская любовь, которую Вася чувствовал в Серафиме, теперь излучается мимо него, к двум часам сегодняшнего дня и к телефону, она будет звонить в Москву, но не к Гачеву.