Конечно, они оба сидели в психушке: Помпи и Речкин. Но здесь мы не будем историю их знакомства размусоливать. Это уже знает каждый первоклассник... Речкин потом не поверит в перестройку, будет говорить, что за ним все еще следит КГБ (ФСК, ФСБ). Ему будут предлагать выставку в Европе, Шенгенскую визу, место преподавателя в одной парижской студии, а он на все это будет смотреть как на провокацию. Но зато его коричнево-зеленые старушки и распиленные, но очень бодрые философы, наблюдающие за полетом густонаселенных шляп, по-прежнему будут излучаться в разные стороны по всему миру. Это уже выглядело очень просто и незатейливо: забредает человек к нему в мастерскую, достает килобаксы и ходит, как в лесу, выбирая себе, как грибник-эстет, подходящий груздь...
Когда Речкин пришел в первый раз в магазин “Евромода” на Комсомольском проспекте (раньше там был магазин “Ткани”, любовно называвшийся “Тканюшки”) — как будто бы он пришел из мира других размеров, где все уменьшено в полтора раза. Огромный охранник в пятнистой форме словно вывалился из другого обиталища — где тропические лианы и ливни. Он колебался, юноша пятнистый: а не вынести ли вообще, этого... в спортивных выгоревших штанах. Но пригляделся: вокруг вошедшего как бы какая-то оболочка мерцает, многослойная. Скорее всего, у него есть деньги. Это не покупатель? Или покупатель? Охранник переливался из одного состояния в другое: выкинуть из магазина — оставить, выкинуть — оставить! Но вот навстречу Речкину ринулся продавец, чуть ли не падая, головой вперед, а этот Андрей уж точно все знает, недаром у него фамилия Беневоленский (Андрей сам ему объяснял, что у него прадед был священник, а фамилия сначала была — Добров). Этот Беня-Воля словно уютным мхом пророс вокруг покупателя, зажурчал чистым ручьем, в общем, такой пейзаж вокруг собой изобразил, что Речкину захотелось тут надолго остаться. Он купил два костюма, пальто, шляпу и десять шарфов, расписанных в индонезийском стиле.
Теперь, когда у него не удается картина, он надевает драгоценную коричневую шляпу, укладывает красивыми складками шелковый шарф и разрезает на пять-шесть частей неудавшийся холст. После чего он, как и в 78-87, так и в 97-м, идет к разным мусорным ящикам в своем микрорайоне. Уже и КГБ поменяло несколько раз свою фамилию, а недоверие художника к миру осталось. Люди не могут быть другими, был твердо уверен Речкин. Звали его Георгий, но это нигде не всплывало. В кругах тех, кто считал себя тоже художником, было у Речкина прозвище-кличка “Лука”.
* * *
Марта кинула в него утюгом. Горячим. Вася играючи уклонился:
— Пролетела стая утюгов — жди теперь нашествия гробов!
— Бездарь! Был бы ты гений, так... спившаяся бездарь! — Она даже скомкала выглаженное полотенце и бессильно, по-женски, бросила в сторону мужа.
— Я же не виноват, что не печатают, Марта.
— Да гений бы на одних отбросах творчества семью прокормил... Я и не ждала, что тебя сразу признают, за твои откровения зацелуют... Но есть ведь кроме гениального... крошки гениальности: эссе, газетные рецензии, всякие лекции, курсы — золотая пыль, летящая от обрабатываемого шедевра! И что я в тебе нашла?
— Как что: ...уй. — Вася выпрямился с достоинством. — Ты ведь живешь по принципу: ни дня без ...уя.
— Да он у тебя уже редуцировался, как краткий гласный переднего ряда... сверхкраткий ли, не помню.
Ссора, как хороший океанский прибой, накатывала и отбегала. Марта уже думала, что все: откат, но тут еще пришел какой-то неведомый девятый вал (мутный, весь в водорослях, с ракушками грязными, вырожденными).
— Тогда я его отрежу окончательно, — захохотал Помпи. — Чтобы он тебя не мучил никогда!
И Вася не шутя начал манипулировать сечкой для капусты возле ножной развилки.
Марта закричала с ужасом, немодулированно: “А-а” — и побежала вызывать психиатрическую помощь. Хорошо, что нет сына — на даче у родителей. Когда она шла обратно, молнией вжикнул Вася, весело крикнул:
— Прощай, моя козочка!
Многочисленные воскресные прохожие думали: какое трогательное прощание. А Помпи от Стерховской звонил Вязиным и говорил мусорно в трубку:
— Послушай, старик... я раньше презирал так называемую народную мудрость, с ней ты вечно ко мне лез, отравлял! А сегодня понял: она есть, точно! Мудрость! Я же думал, что это ничто, а это НЕЧТО!!! Помнишь, в анекдоте, эта же народная там... Раввин советует взять старому сапожнику козочку, потом выгнать, и тот задышал счастливо: “Хорошо-то как, ребе!”