Лестница в Домжуре роскошная, в имперском мраморном стиле, пока спускались (после “Диалога”), тоже наговорились. Десять человек в ряд шли, с удобством заглядывая в лицо друг другу. Вязин дал камертонный настрой: читали ли поэму Кальпиди “Правила поведения во сне”?
— Это голый Бродский, — сказал Помпи.
— А я вот о своем сне расскажу, — прервала его Серафима. — Странный сон. Я — шар такой, текуче-твердый, плавающий в океане. В бескрайнем. Изнутри на полюсе рождается вещество в виде лица и стекает вниз. Много лиц. Живых. Они все рождаются, выпукло спускаются, касаются поверхности океана и начинают плыть, как пена... К чему бы этот сон, странно?
— А все просто, — сказал немного невнятно Помпи, вдруг разволновавшись. — Все эти лица — мы... жаль только, что начали расплываться в океане жизни.
* * *
Вязин смотрел на зуб Маринки Кондеевой. Лет двадцать тому назад на верхнем резце была уже маленькая притягательная червоточинка. Казалось, что скоро чернота захватит весь зуб и он рассыплется. Но прошло вот сколько лет, а он по-прежнему притягивает взоры.
— Нулевая ты наша, — ласково сказал Вязин, наливая гостье чай.
Кондеева была пострижена очень коротко и очень модно.
— Я порвала с Борей, — это был Боря, который был после Кости, а Костя — после Ивана.
— А дети где?
— У бабушки... А мне негде ночевать. У тебя Софья с дочерьми у матери? Ну так пусти меня на диван.
— Извини, но у меня не гостиница. — Вязин понял, что она хочет принять дозу его, Вязина, как наркотик.
Это был девяносто четвертый год, все помешались на МММ.
— У меня денег нет на такси, все в МММ вложено, — весело пожаловалась Маринка. — А то бы я к Марте уехала. Ты знаешь, что она сейчас — почти глава пермского отделения МММ?
— А я тут при чем? Я не увлекаюсь этими игрушками.
— Влад, что с тобой жена сделала: где твоя романтика?
— У каждого своя романтика. У меня жена. У тебя — Мавроди. Скорее всего, МММ лопнет. Это пирамида, деньги из воздуха не могут поступать бесконечно...
— Легко вам рассуждать, не участвуя в строительстве капитализма! — Маринка легонько стукнула чашкой по блюдцу. — А я не халявщик, я партнер. Для детей... все будет.
Влад никогда не видел ее такою: горящие глаза, стучит чайной чашкой... Да, Помпи не зря твердит: деньги имеют темную энергию.
Маринка же знала одно: вот эти жалкие слова про пирамиды — они неудачниками придуманы еще тысячи лет назад. Слипшиеся толпы неудачников окружили эту вот соль земли: мавродиевцев! Это все она уже думала, сидя в такси — Вязин все-таки напрягся и дал ей денег.
А Влад долго ходил по квартире неуспокоенный. Есть же такие! Кондеева с сочной кожей и медленно расходящимися коленями (когда она сидела) мелькала то на стене, складываясь из трещин, то в полировке шкафа.
Зачем они стараются как можно больше знакомых вовлечь в мавродство? И с презрением смотрят на тех, кто отказывается. Мифологема мировой горы встала перед Владом, окутанная облаками надежд, и бьют молнии, в которых сгорают тысячи жизней враз. А на вершине — боги, в подножии — по преданию — злые духи. Вязин не сомневался, что пирамида МММ рухнет на днях. А ведь Мавродиевая Маринка с ее воздушной раскосостью и хорошо вылепленной грудью чуть не втянула его в этот курган. Ради успокоения он вдруг начал красить оконные рамы... “Хорошо, что меня тошнит от краски”. Он уже знал эту эмаль: однажды промучился сутки после ремонта. И теперь думал с облегчением: сутки-то мне обеспечены отдохновения от всяких мыслей.
На следующий день заглянул Помпи. Вязин лежал отравленый. Голос плавающий, щеки ослабли, слова застревают. Вася сбегал за молоком, чай заварил, отпоил.
— Вчера красил рамы, отравился, была Кондеева...
— Ну, Влад, ты бы так сразу и сказал! А то краска-краска...Что такое химия рядом с Кондеевой! Милая эмаль, — берет банку, целует, — досталось тебе зря! Да ты амброзия по сравнению с некоторыми... Маринка на диван к тебе просилась, да?
— Кроме того, она еще призывала меня вложить деньги в МММ и идти в первых рядах строителей капитализма.