— Но теперь-то она уже все поняла, что была не права. И есть возможность исправить ошибку. — Софья говорила умоляющим голосом, редко она так тихо говорила: обычно это бывало, когда у нее дети болели.
Моника сдалась. Через неделю панихиду отслужили. А до той поры Серафима каждую ночь появлялась перед Викой.
* * *
Вася не верил, что депрессия — это страдание, которое ходило вдоль и поперек него, исчезнет когда-нибудь. Но ничего так страстно он в жизни не желал, как исцеления!
Лучик вычитала, что от депрессии помогают животные, и подарила ему ежика. Сначала Вася говорил: вот подкинули колючую бомбу, а потом полюбил его. Но получалось как: ежик сам по себе, любовь к нему сама по себе, а депрессия рядом. Никуда она не исчезла.
Правда, ночами Лорд Астер (как Вася назвал ежа) маршировал и своими шагами дробил тишину, когда хозяин лежал и смотрел в потолок, как двуглазый фотоаппарат. “За это спасибо!”
Для Лорда Астера Вася был очень тупым, хотя и большим ежом. Когда Лорд добывал мышей, он каждую приносил сердобольно Васе: мол, давай развейся, лови тоже, я открываю охотничьи курсы!
— Да ты еще и пользу приносишь. А я думал: ты бесполезно-прекрасен, — шептал Вася, чтобы не разбудить Лучика.
Но Лорд Астер быстро возвратился к бесполезной прекрасности, словно понял, что лорда и так обязаны кормить.
В июле 98-го была такая температура, что казалось: кубы жара громоздились друг на друга без смысла. И Вася работал, лежа на полу, спустив туда же всю оргтехнику. Лорд тут же пробежал по клавиатуре и все затер — весь файл!
— Да у тебя бесполезность вплоть до вредности! — сказал Вася.
Через час еж снова прогулялся по клавишам, в результате, когда Вася с диска вызвал стихи, они все были переставлены.
— Я издам их в том виде, в каком их разместил твой редакторский гений. И на титуле будет посвящение: “Лорду Астеру с благодарностью за помощь”.
Дела его шли все успешнее, а он становился все недовольнее. Он пытался сначала исследовать свои состояния, но от этого становилось еще хуже. Вася решил, что многие состояния психики надо отсекать, даже не рассматривая. Лучик захлопотала, купила книгу “Как стать счастливым”, но он уже знал, что СТАТЬ счастливым невозможно: им можно лишь БЫТЬ.
Вася получил приличные доходы с джаз-фестиваля и мог отдать ссуду и проценты (брал взаймы). Но так хотелось быстрее издать мемуары о Серафиме, что он решил положить всю сумму на три месяца под сорок процентов в банк “Фианит”.
— Линия жизни у тебя длинная и хорошая, — утешала Лучик. — Значит, ты выкарабкаешься. Пойдем на симфонический концерт? Ты ведь так любишь Бартока!
Перед оперным театром по-прежнему стоял чугунный Ленин. Птичьи потеки на лице его сложились в такие морщины растерянности. Помпи даже поймал взгляд его чугунных глазок, они умоляли: “Так дайте же мне в руки лиру или свиток нотный!”
— Может, всем так плохо, как мне?
— Нет, многим хуже, — сказала Лучик. — Вот смотри, везут по правой дорожке девочку в коляске. Парализованную.
Лучик кивнула в фойе давнему аматеру музыки с бельмом. Она его знала еще, когда и бельма не было, а сама она подрабатывала — будучи студенткой — поломойкой. Тогда Пустовойт был молод, а сейчас зубы через один, словно остались только те, которые музыку любили, а остальные покинули челюсть, не в силах терпеть ежедневную пытку звуком. Он появлялся с чистенькой старушкой-матерью. Она обычно в полудреме ждала его в вестибюле. Единственное, что у Пустовойта было ухоженным, это волосы. Они откинуты назад, как у Бетховена. Мама, по мере сил, еще обстирывала сына, но гладила уже плохо. Но и это сглаживалось ухватками светского льва: он маме руку подавал, проводя ее в фойе к месту на пуфике. Вел ее, высокомерно закинув челюсть, чуть ли не на лоб. В его щетине попадались очень чисто выбритые места — просеки, которые олицетворяли его желание предстать перед музами в лучшем виде. Но уже ниже пояса в одежде было мало чистых мест: он воспринимал ноги как средство доставки к месту священного брака с музыкой. Помпи знал, что в любой сфере есть такие, не справившиеся с управлением своей жизнью, вылетевшие в кювет. Он в интернете встречает таких, но — к счастью — не лично.
На беду Пустовойт оказался рядом с Помпи и Лучиком. Листая партитуру на блестящем сале колен, он подпевал оркестру, потом захотел дополнить удовольствие, сунул руку в карман и начал манипулировать своими причиндалами.
Помпи понял, Барток с последней их встречи значительно обнаглел: раньше его задыхания и бросания оземь были значительно деликатнее! Депрессия росла. Музыка лезла к Васе, как врач, что пришел лечить его без спроса. Тоска встала до небес, да ладно бы только до небес — она опустила его душу до адовых глубин, до преисподней.