Я представила мужа, гуляющего где-то под руку с другой. Вата жалобно белела в ушах сына, и я вспомнила все болезни, которые сваливались на него и на двух других детей, – все это пережили мы с мужем вместе. А теперь – молчание. А Сашка вдруг вспомнил про конфеты и фрукты:
– А они у меня все съедят, да?
– Ни в коем случае.
– А завтра меня заберешь ночевать?
– Если отпустят.
– А велосипед купишь – двухколесненький?
– Не знаю. Если папа найдется…
С такими животрепещущими темами мы вошли в дом. Младшие дети давно уже спали. Мы быстро разделись и легли. Сашка заснул мгновенно, но во сне вздрагивал. Я гладила его и думала о том, что нужно телеграфировать мужу. Врач сказал, что лететь самолетом вредно для ушей. А всех троих поездом – мне не осилить… Да, а Сашка-то завтра опять начнет… Про смерть. Я мысленно полистала книги по воспитанию детей, но там все только о жизни. Откуда дети получаются – пожалуйста, варианты ответов. Для нас это пройденный этап. В прошлом году, когда я уходила в роддом и вернулась с дочерью, братья вдоволь наобсуждались тогда… О рождении детей они знали уже, но почему в больнице? Больно, что ли, это? Пришлось объяснять про хождение на двух ногах и про то, что плод должен прирасти, чтоб не выпасть. Потом Сашка дошел до логического конца:
– Я понимаю: ты из живота меня родила, но в живот-то я как попал?
Ответ я еще раньше вычитала в книге одного американского педиатра: папа приносит семечко, и мама его проглатывает, вырастает ребенок. Дети тут радостно загалдели:
– Семечки! Кто принес семечки?
– Ура! Папа семечки! Купил семечки! Где они?
Они так любят семечки, что вопросы происхождения отступили на второй план. Но много месяцев спустя Сашка вдруг сказал:
– Конечно, своей доченьке папа дал, наверно, красивое семечко, все разрисованное разными узорами. – Он явно наслушался наших восторгов по поводу ее голубых глазок.
“А может, как о семечке том, Сашка завтра забудет о проблеме смерти?” – подумала я и заснула.
В половине шестого мы встали и пошли в больницу.
– Вот эти тополя называются пирамидальными, – начала я посторонний разговор.
– Мама…
– Что?
– А если бы люди никогда не умирали?
– Эхм… мм… Ну и представь: их станет очень много, а новые все рождаются и рождаются…
– И людей все множее и множее!
– Больше и больше. Им негде жить будет.
– Даже негде стоять?
– И до этого может дойти. Так что твоя идея не подходит.
Он помолчал немного, потом твердо сказал:
– Вот что! Пусть плохие люди умирают, а хорошие – нет!
– А как же ты их отличишь? Это очень трудная задача.
– Но только, мама, негры – не плохие. Они такие же люди, как ты и я, только загорелые.
– Вот видишь: негры хорошие, мы – тоже…
Где-то пропел петух, Саша вдруг засмеялся. Позади остались ночные наши страхи, тоска и ревность, тяжелый сон. Наступило утро. А я и забыла, что у природы на этот случай припасено утро. За ночь человека могут победить черные мысли, детские обиды и разные страхи, но утро все излечивает…
Неизвестно откуда взялась перед нами огромная собака – таких называют бульдогами, но знатоки говорят, что бульдогов давно в чистом виде нет, а есть боксеры. Этот бульдог-боксер был весь в разводах под красное дерево, важный. Почему-то без хозяина. Я поискала глазами вокруг – нет никого. Один он. И это его одиночество так таинственно и удивительно! Саша поглядел на бульдога, взял меня за руку, но думал, видно, по-прежнему о бессмертии. Спастись-то хочется. Бульдог тоскливо поглядел на нас и почему-то пошел следом. Саша спросил:
– Ему ведь тоже не хочется быть бульдогом, да?
– А кем хочется?
– Человеком. Надо плохих людей сделать собаками или кошками, а им захочется снова стать человеком. Каждый хочет исправиться. Точно – исправятся!
Он задумался, я тоже. Когда я читала о Рамакришне, все недоумевала: зачем переселение душ? Ведь это так расслабляет: мол, подумаешь, оступился в этой жизни – в следующих рождениях перекуюсь. И вот пожалуйста, под носом у меня маленький человек рассуждает о том же самом!
– Ты учение-то йогов вручную не открывай! Подрасти сначала, йожек ты мой! – поцеловала я сына, подумав про себя: может быть, все дети – йоги.
Мы постучали, вошли и застали привычную действительность: батюшки не было, а остальные, не верящие ни в вечную жизнь, ни в вечное переселение душ, досказывали сомнительный больничный анекдот. Мужской мощный хохот взорвал воздух. И я оставила сына в палате, полной западного образа жизни, то есть перепадов от веселья к унынию и обратно. Надолго ли зарядило это веселье? По крайней мере – до первой смерти, случившейся где-то рядом.