— Я видел, на самом деле видел у Романа Ведунова японский альбом Хокусая, в котором Фудзияма — это пароль для связи…
В зале смеялись все, включая судью, потому что сейчас не нужна была восточная версия. Это до войны вас могли бы назвать шпионом хоть Антарктиды. А сейчас судья Томный строго попросил:
— Свидетель Князев, освободите рот!
Но Князев продолжал кутаться в свою белую тряпку — полотенце ли, простыню ли. Только блестел в непредсказуемом месте один глаз. (“Зуб, зуб болит”, — бормотал он.)
— Вы говорили на следствии: Ведунов ездил в Москву — встречался с Красиным и Якиром и брал у них самиздат…
— Да-да, каждый месяц ездил он к этим антисоветчикам! А бывало — и чаще.
Рома слушал его со страхом и яростью: на самом деле ездил-то один раз всего! Князев, сволота, что ты делаешь, ты меня убиваешь, строгача не избежать!!!
А мама Князева сидела в девятом ряду и с ужасом смотрела, как два здоровенных молодца, поухивая, играют рядом с ней в карты. Она шептала:
— Ой, Восподи, батюшка Бог, помоги, чтобы сердце начальников в суде было мягким к моему сыну. Архангел Михаил, унеси ты этих картежников от меня на двенадцатый ряд! Если они прокурора не боятся, разве я могу им сказать…
Тут еще из железной клетки этот страшно закричал на ее сына: “Сука, я выйду — тебе не жить!”
Перед ней все поплыло, она застонала и откинулась на казенную спинку. Два звероватых здоровяка прекратили игру и стали картами как веером обмахивать ее лицо.
Она пришла в себя, боязливо отказалась от стопки, протянутой одним из картежников… Да хорошо, что ты такой дурак в клетке и проговорился. Я отправлю Мишеньку к сестре в Клязьму, и ты там его не найдешь.
На самом деле эти амбалы были никакие не бомжи, а друзья Романа, которые пришли его поддержать и играли в карты в порядке художественного протеста. Теперь-то они оба за рубежом: один в Израиле, другой в Америке.
А Князев тогда думал: я у мамы один, если я буду гнить в лагере, кто же ей споет:
— За Камой, за Камой два селезня летят,
А пули свистят.
И еще ведь с отрочества Князев чувствовал: в его груди заложена свистулька — она высвистывает фразы, которых раньше не было вокруг него. Как с этим? Неужели сломают свистульку и бросят в лагерную грязь? А Ведунову ничего не сделается. Достаточно посмотреть на его плечи неандертальца и лоб Достоевского — это сочетание вынесет все и станет только крепче.
Эти плечи, да, все вынесли, но усохли до состояния мослов, высокий лоб пожелтел, а горлом шла кровь, когда Романа актировали из лагеря.
Мама Князева умерла в 2002 году. Сын уже неделю как приехал из Москвы в Пермь — старался большими деньгами помочь… А затем выполнил последнюю мамину волю: в день похорон позвал священника прямо с утра. Тот читал молитвы, потом резко запел у него в кармане сотовый, батюшка отключил его и продолжал громко молиться, остро поглядывая на Князева. Это был отец Дионисий, сын Романа Ведунова.
Когда отец Дионисий закончил читать, он подумал про Князева: “Ну что, грешниче, как же твои губы превратились в две кривые бритвы?” Отец Дионисий помнил, что, когда он еще был семилетним Денисом, Князев часто приходил к ним. И тогда Денис не смел сказать отцу: “Как вы не видите, что он хочет показать вам всем язык?”
Князев, конечно, не мог узнать сквозь бороду и рясу того костлявого отрока.
Ближе к вечеру отец Дионисий позвонил в мастерскую:
— Папа, знаешь, кого я встретил сегодня? Князева…
После разговора с сыном Роман Ведунов не заметил, как тискал и крутил в руках проволоку — до тех пор, пока не получились дерево и повесившийся на нем человек. Потом покачал головой и одним рывком разогнул.
Через год, в 2003-м, “Мемориал” устроил юбилейную выставку Романа в Москве. И вдруг там объявился Князев. Шел навстречу юбиляру и руки как недоразвитые крылья распустил для объятий… Но сначала мы прочли об этом в журнале “Близнец”. Михаил Князев писал: “Мы обнялись с Романом и взглянули друг на друга скорбными глазами: где ты, наша плодоносящая молодость? При чем тут процесс, при чем суд? Мы просто бешено искали свое место в жизни и в кровь разбивались об эту скалистую, прекрасную жизнь!”
Не поверив буквам родного алфавита, мы набрали цифры номера и спросили:
— Роман, это правда, что ты обнялся в Москве с этим… с этим? Поди, еще и лобызнулся?
Роман наивно оправдывался:
— Так Князев пришел на выставку, на мою, так это же в Москве, Князев такой известный, я же думал, что у него совесть — хочет рецензию написать… Видели бы вы, как он шел на меня по всей выставке из глубины и прижимал мобильник к щеке, будто повязку к больному зубу, будто лечился. И вид у него был какой-то заброшенный.