Выбрать главу

— А ты ему: за прототипство спасибо!

— Ничего себе — я столько от Щ. в жизни перенесла!

Он говорил:

— Оська Бродский — мой приятель по ленинградской юности.

— Приятель? Вам повезло!

— Это ему повезло. Я-то не в восторге от него был…

Муж смеется: ЭТО разве только одно ты от Щ. перенесла?

Да, что же я за глупости мелю, не в отношении к Бродскому дело было. На самом деле мы оба знаем, что пришлось пережить от Щ., но не хочется сейчас об этом говорить. В общем, легли мы на диван и включили телевизор. В это время стул, стоящий у стола, вдруг… повернулся! Стоял так, а стал иначе.

Мы посмотрели друг на друга. Я сказала:

— Дети, наверное, ниточки привязали к ножке, с кухни дергают.

Муж встал — никаких ниточек нет. Да и детей на кухне нет, они в детской.

Не успели мы это чудо хоть как-то осмыслить — звонок в дверь. Это Лина пришла.

— Ребята, простите, что я так поздно! Я — знаете откуда? С поминок. Мы ведь сегодня похоронили нашего Щ. Да. Жалко его. Очень жалко.

Мы рассказали Лине, как стул повернулся. Сам по себе. Лина заахала на вдохе. Я предположила: может, это так покойничек дал нам понять ОТТУДА, чтоб мы не боялись публикации романа?

Но никогда эта странная история так и не прояснилась.

Я пишу эти строки в ноябре 2003 года, когда уже многие газеты опубликовали… в общем, я уже знаю про скандал на Франкфуртской книжной ярмарке, когда прототип дал пощечину автору.

И нет мне покоя. Я, конечно, стараюсь вычерпать из себя всю любовь — до капли! К героям любовь. Но если прототипы и дальше будут обижаться, то винить можно только себя. Мало любви, значит, было…

Что же делать — как жить и писать?

Ответ пришел по телефону. Позвонила старшая наша дочь Соня.

Но сначала — предыстория. Я дружу с племянницей Булгакова. И однажды в Москве, будучи у нее в гостях, выпросила шишку пинии. Их много там стояло, а мне хотелось что-то дома иметь от Булгакова как бы. Все-таки Михаил Афанасьевич крестил Лену (Елену Андреевну). Ну и эта шишка пинии… В общем, Е.А. держала в руках ее.

А наша Соня знает чуть не наизусть “Мастера и Маргариту”. И она выпросила у меня эту околобулгаковскую шишку пинии…

— Мама, помнишь ту шишку пинии? Ну, за эти годы она запылилась, я ее решила вымыть. Раз — под кран! И слышу треск. Представляешь: это шишка стала закрываться — видимо, в ней заложено, что семена нужно спасать… И трещала целый час! Пока не закрылась полностью. Причем некоторые чешуйки даже сломались от усердия. Она, может, еще в Москве лет десять стояла и сохла, да? Но какая сила заложена! А потом высохла и снова раскрылась. Старая шишка, но героически спасала семена! За это можно тост сказать.

И тут муж прочитал этот рассказ, выхватывая с экрана компьютера не успевшие застыть строки:

— Почему ты меня Славой называешь здесь! — насупился он. — Почему я не Жорж? Непременно я должен быть Жоржем.

Пермь

* * *

Журнальный зал | Отечественные записки, 2004 N5 | Нина Викторовна Горланова

Оригинал статьи, другие материалы по этой проблематике и новые поступления смотрите на сайте «Отечественных записок».

Анна Сидякина. Маргиналы (Уральский андеграунд: живые лица погибшей литературы). Челябинск: Издательский дом «Фонд Галерея», 2004. 312 с.

Маргинал не любит нал —

подавай ему скандал.

(народное)

Но у остальных все книги вышли

после смерти. Это как раз то

поколение поэтов — не признанное, что ли,

не принятое официальной литературой.

«Маргиналы», с. 141

Время действия — 70-е и 80-е годы ХХ века.

Герои этой книги — маргиналы, молодые литераторы, художники, фотографы и режиссеры, не захотевшие или не сумевшие вписаться в официальную советскую культуру. К настоящему времени многие из них стали лауреатами самых престижных премий в области литературы и искусства. Жанр — устные рассказы (записанные на магнитофон).

Свердловск, Москва, Пермь, Челябинск, Ленинград — вот география этой книги. Сейчас уже трудно поверить, что в годы застоя мы так много ездили. Свердловские литераторы — то в Москву, то в Пермь, москвичи — в Свердловск и в Пермь, а пермяки — в Свердловск и в Москву.

Хочется начать прямо с цитаты:

…Их было трое [приехавших в Свердловск] — Дрожащих, Остапенко и Кальпиди. <…> Когда я вошел в комнату, они уже все были в сборе. <…> Было много народу, кажется. Читали стихи. И ВК [Кальпиди] прочитал стихотворение, которое я люблю: «Соберемся на рыжем припеке». И кто-то из присутствующих спросил: «Виталик, а почему у тебя там “через восемь веков”? Почему 8?»