Пришел, а там стол накрыт, запах малинового варенья, и такая встреча:
- Я не мог тебя не позвать на эти поминки, ведь год назад умерла твоя душа.
А друг-то уже привык к странностям своего однокашника, да и очень он был ему нужен. Решил сидеть... Главным действующим лицом была душа, то умирающая, то воскресающая; автор писал, что ее роль должна играть девушка, запеленатая широкой белой лентой, как на древнерусских иконах.
Эти иконы сбили Лялю - она стала искать что-то славянофильское, но пьеса оказалась типичным перевертышем, когда плохой в конце оказывается хорошим и наоборот, прием, выдающий автора-новичка.
Ляля выписала несколько цитат, потом приняла позу кучера и расслабилась - нужно отдохнуть перед работой.
Она задремала, и во сне пьеса представилась ей как кусок загустевшего воздуха. Вот так и только так можно взять его в руки, а по-другому уже нельзя - промахнешься! И с одной стороны на самом деле оно больше, чем с другой, притом синее. С той же стороны, где оно меньше, пахнет мылом. И сказать-то больше нечего...
Она проснулась. Ах, все эти символы!..
И вдруг она вчиталась в фамилию автора. Феликс Смирин!
Вот, значит, что: еврейские штучки. Сразу стало понятно содержание пьесы, ее издевательский характерный, между прочим юмор.
Ее проверяют? Ее, Лялю?
Нужно… разгромную рецензию.
Ляля напечатала первую фразу: «Эстетические категории определяются из соотношения идеала и действительности. Комическое предполагает...»
Про себя она в это время думала так: «Я совсем не против евреев, но нужно процентаж соблюдать». Эти слова она слышала недавно на дне рождения шефа. Еще тогда его сын получил три телеграммы-молнии! Ужасно интересный вечер получился. Сын Игорь был подработчиком, тоже рецензировал, на одну еврейскую пьесу он так разозлился, что посоветовал автору рукопись сжечь. И вот с интервалом в час стали приносить телеграммы.
«Рукописи не горят» - была первая.
Вторая оказалась длинной: «Рукописи сжег, жду дальнейших указаний насчет Рабле, Боккаччо и прочей нецензурщины». Наконец принесли третью: «Рукописи сжег, лежу в психушке - вышли денег на лечение». Гости тогда очень веселились, но Ляля решила сейчас, что она на «Годины» напишет неуязвимо… чтобы никаких потом телеграмм.
И тут позвонила Лидочка Воронова - очень кстати. Ляля ей рассказала про пьесу, про автора, и Лидочка, как всегда, начала тараторить на эту тему. Для нее лично, для Лидочки, разницы не существует: она общается с евреями и неевреями, но теоретически первые были запрограммированы но полноту творческой личности, только вот у них нет сердца Христова, то есть той юродивости, которая есть у русских, нет у них этого отдавания последней рубашки...
Ляля прервала ее:
- Фантазия у них есть, но они ее не туда напрягают...
Но Лидочку непросто было остановить. Она продолжала:
- Нужно у них учиться, и их учить! Учиться - личностному раскрытию, а учить - вот этой сердечности, жертвенности.
Толик подошел и спросил шепотом:
- Она опять о чем-то интеллектуевом?
Он Лидочку недолюбливал: всего на год раньше их приехала в Москву, а уже так закрепилась здесь, такие завела знакомства, что им трудно было рассчитывать на подобное даже через пять лет жизни здесь. Он сказал:
- Еще год назад приходила к нам, а теперь лишь звонит. Скоро все связи прервутся. Мы же не вращаемся там, где она...
Ляля считала, что и там, где вращаются они, есть немало полезных людей, и она считала их интересными. И даже хорошо, что они в разных кругах! Ляля могла пересказывать то, что слышала от Лидочки, в своем окружении - у нее были удивительные воспроизводящие способности.
- Препарировала? спросил Толик.
- Сейчас, Лидочкины слова некоторые… вставлю, и все.
Они вышли пораньше, и Ляля успела забежать в редакцию, чтобы отдать секретарю свою рецензию. Та быстро сунула ее в стол, где прикрепила к какому-то конверту. И на нем-то, на этом порванном конверте Ляля вдруг увидела свой... свой адрес! Пермский, конечно. Бывший свой.
- Отчим! Под псевдонимом прислал!..
Молниеносно сообразила: «Писать новую уважительную рецензию два дня работы, а завтра как раз обещала шефу... А! Пусть будет, как есть. Во-первых, отчим все равно не узнает, что я узнала. А во-вторых, он ведь на самом деле еврей - вот пусть и получит».
- Анекдот знаете? - спросила секретарша - Идет дракончик и плачет. «Что ты плачешь, где твоя мама-то?» - «Съел. Очень кушать хотелось». - «Ну, а папа-то хоть жив?» «Нет. Съел его». «Так бабушку-то с дедушкой хоть пожалел?» - «Нет, съел их. Кушать хотел». - «Кто же есть-то у тебя? Старшие братья или сестры?» - «Нет никого, съел я их». - «Так как же ты живешь теперь?!» - «А вот так и живу - сирото-о-о-й...»