Ночью Нина постелила всем места для сна, а затем отправилась спать в комнату матери – матери, которую она не помнила. Нина лежала в постели под одеялом, разглядывала две ярко горевшие звезды за окном и перебирала в голове все, что с ней случилось за день: занятия в университете, работу в библиотеке, пробку на дороге, Анаит и ее друзей, странного Роберта, который задавал странные вопросы, а затем свой страх, а затем дом, брата, его друзей, Эрика, да, Эрик, и свое легкое поведение, за которое она не испытывала стыда, может, наоборот, счастье, да, подлинное счастье, а затем – затем Нина вдруг, словно по сигналу свыше, по знаменью судьбы поняла: влюбилась. Вот как, вот как оно случается, раз – и влюбилась. Вот как. Это была ее первая влюбленность, и она отдала ей все свое воображение в ту бессонную звездную ночь.
Через неделю Эрик сделал ей предложение, и уже в мае они сыграли свадьбу. Говорят, у жениха было столько денег, что купюры разбрасывались в никуда всю дорогу от дома невесты до ресторана. А летом того же года Нина забеременела и переехала с Эриком в Москву.
Нина стоит в подъезде, роется в сумке, ищет ключи от собственной квартиры – нашла наконец. Дома никого нет. Она проходит мимо гостиной, мимо детской, мимо рабочего кабинета мужа, проходит в спальню, открывает шкаф, вытаскивает тяжелую коробку, а из коробки – ключи. Затем звонит. Рубен выслушивает, уточняет («Какая сумма? Где он? Вика дома? Одна? Ее самочувствие?»), а затем приказывает искать его. Он поедет за ними, как освободится – может, через полтора-два часа, может, позже.
Нина не суетится. Она идет обычным шагом в сторону станции метро «Баррикадная», прикрывая часть лица шарфом. Она стоит на платформе, смотрит себе под ноги, ждет поезд и гадает, где может быть ее сын. В вагоне прямо перед Ниной садится молодая девушка, лет двадцати пяти, с коляской, и Нина рассматривает ее. Девушка одета бедно, рыночно, явно провинциально, но на лице ее нет и следа тревоги, напротив, ее лицо спокойно. Одна ее рука устало лежит на колене и что-то листает на старом телефоне, но другая ее рука крепко, чуть ли не намертво вцепилась в коляску, и от этого лицо Нины вдруг судорожно передергивается.
Ничего не предвещало, что жизнь Нины вскоре сломается пополам. В марте 1988 года Нина родила ребенка, мальчишку, которого назвали Арамом, в честь дедушки Эрика. Обычно, когда Эрик уходил по делам, Нина укладывала сына в коляску, брала какую-нибудь книжку, Чехова или Туманяна, и уходила гулять по укромным переулкам Якиманки и Полянки, или в парки. Особенно она любила ближайший от дома парк, будущий «Музеон», в который еще не успели свезти памятники. Нина садилась на скамейку под сенью лип, качала коляску, читала книгу и рассматривала прохожих, или попросту мечтала. По вечерам Нина возвращалась в коммунальную квартиру, кормила сына, готовила ужин и ждала Эрика. Если Эрик задерживался, то Нина встречалась в кухне с соседками по квартире, которые по вечерам собирались или пьянствовать, или греться чаем с вареньями, или пить чай, а затем пьянствовать. Нина обычно не участвовала в их разговорах и спорах насчет Горбачева и перестройки, она лишь молча подливала всем чаю, смотрела за столом, делала все, чтобы людям вокруг было хорошо, уютно и тепло. Если Эрик находил Нину в кухне, то он садился за стол, выпивал за компанию рюмку, ненавязчиво шутил, а затем с Ниной уходил в их комнату, и Нина понимала, что ей завидуют, и зависть делала ее счастливой. Затем Эрик ужинал, брал на колени сына и смотрел с Ниной телевизор. По ночам, уже в постели, она целовала его губы, его лицо, и поворачивалась к нему спиной, и он твердо обхватывал руками ее узкие бедра, прижимался к ней, целовал ее шею, ее плечи, и они любили друг друга под музыку ее мягких, приглушенных стонов. А затем Эрик по-стариковски пыхтел, утыкался лицом ей в плечо или в грудь и засыпал, а Нина нежно гладила ему голову и удивлялась своему везению и счастью.