– Если Он все видит, то зачем Он все это попустил?!
– Такая она, эта земная временная жизнь. С испытаниями, – ответил Петр. – Но мы их переживем. Вместе. В радости.
Испытаний хватало. Закончились дрова. Нечего было есть.
Голодные дети ссорились и дрались реже, но ожесточеннее. Нина терпеливо их разнимала. Она старалась уложить их пораньше и поднять попозже. Ночные разговоры у Нины с Петром сводились теперь к тому, что бы еще выменять на еду. Выбора у них особо и не было. Из всех ценных вещей все еще оставались серебряные фляжка и столовый прибор Петра. О фляжке и речи не шло: Нина трепетно относилась к памятным вещам, к тому, что незримыми нитями связывало со счастливым семейным прошлым, с радостными событиями. Прибор она берегла на «черный день».
И, похоже, он наступил.
Нина сдалась, но оптимизма своего не теряла, убеждала Петра, что завтра они удачно все разменяют. «Продержимся». Себя она убедила и уснула успокоенная, а Петр лежал с открытыми глазами и размышлял, что делать. Он не питал иллюзий. В такие времена да в деревне серебро не представляет ценности. Да и как просто посуда никому не надо. Внезапно ему пришла в голову одна идея. Он проворочался всю ночь. Как же он раньше не додумался! Вот бы помог кто-нибудь провернуть такую сделку, но кто? Нет, это вообще нереально! К утру Петр решил, что хуже уж точно не будет, если он попытается. И задремал.
На следующий день Петр попросил Нину достать его фляжку, давно убранную в баул к иконам. Нина протянула, но, увидев, что Петр одевается куда-то, поняла и запротестовала:
– Нет, Петя, не надо ее менять! Это же памятная вещь! Подарок брата! Давай, как договаривались, сначала прибор. А там посмотрим.
Петр взял флягу из ее рук, взглянул на герб и сунул за пазуху:
– Лучше начать с нее. Позволь мне попробовать.
Нина огорченно завздыхала. Петр не дал себя остановить.
Первым делом заглянул он к Трофимычу, который слыл неплохим хозяином. И спросил, какая, по его мнению, порода кур хорошо несется зимой. О, Трофимыч знал про кур все. Каких только он не держал в прошлом. И яичных, и мясных, и мясояичных. А зимой несутся плимутроки, лангшаны, кохинхинки. Виандоты еще есть, но про них ничего сказать не может, не имел дела. Кохинхинки тяжелые, потому едят меньше. Плимутроки полегче, едят побольше, зато они мясояичные и повыносливее других будут... Тема эта задела Трофимыча за живое, повел Петра в курятник.
– ...какие у меня доркинги были и гуданы! Самая столовая птица. Грудастая. А вот все, что осталось. Одни стены.
Петр с удивлением обвел взглядом пустой добротный курятник.
– Что деется, Петр Ильич, что деется! – с горечью воскликнул Трофимыч. – Душат! В разверстку всю рожь выгребли. Подчистую. Сеять нечего. Хорошо, уполномоченный согласился другими продуктами взять... А еще налоги! Тринадцать штук! Ну ладно, у меня лошадь есть, а пошто с безлошадного сына гужевой взымают? Эх! – махнул Трофимыч рукой.
С тяжелым сердцем ушел Петр от Трофимыча. Не ожидал он увидеть такую нищету среди остатков когда-то явно образцового хозяйства.
Петр постучал к Степану. Дома того не оказалось. Жена, молоденькая растрепанная беременная женщина, сказала, что Степан обещал заехать на обед, но что-то нету. Не знает, будет ли. В доме заплакал ребенок, и она захлопнула двери. Петр мерил шагами улицу вдоль плетня. Под сапогами скрипел снег...
– Ну что же вы на дворе дожидаетесь? – вышла в платке на плечах молодая жена Степана.
Вылила собаке дымящееся варево и позвала Петра в дом.
– Постоялец у Нины Ивановны? – спросила с любопытством.
– Супруг, – у Петра слегка кружилась голова от дурманящих кухонных запахов.
– Да ну! – она всплеснула руками, в глазах вспыхнул интерес, но расспросить не успела – появился Степан.
Петр показал ему флягу.
– Если кому-нибудь из ваших сослуживцев такая нужна, я готов обменять, – сказал заготовленную фразу.
– Та она ж как игрушечка, на один глоток, – Степан повертел фляжку в руках.
– В разъездах для, гм, непьющего, самое то. Зимой согреться.