Акуловна отвлекла его от воспоминаний, поинтересовалась, что он собирается делать с одежей. Он пожал плечами, и соседка ушла.
Григорий отдал колечко Нине-маленькой. Та схватила, зажала в кулак и отвернулась от них. Григорий заметил, что пальчики у Нины Ивановны тоненькие были, то-то Акимовна вернула, трудно найти, кому подойдет, кто ж купит такое маленькое. Хотя как лом, может, и продашь, но то в город надо ехать. Петр его оборвал, не надо, мол, плохо о людях говорить.
– Та не будь ты доверчивым, как Нина Ивановна, Царство ей Небесное, – махнул на него рукой Григорий. – Ты вот лучше скажи, что мне с детьми делать? Тебе-то хорошо. Они для тебя чужие. Ты им никто. Развернулся и поехал.
Петр молчал подавлено. Он был так подавлен горем, что не задумывался, что с ними со всеми будет дальше, без Нины. Детей считал своей семьей. Теперь вдруг понял, что у детей есть более близкие, чем он, родственники. Хорошо хоть интересуются его мнением.
– Я у жены спросил, – продолжал Григорий, – Ниночку мы, пожалуй, заберем. Вон старший женится, она ему за детками присмотрит. А Яшу мы не прокормим. Он же жрет как прорва. И толку от него никакого. Нина Ивановна, Царство ей Небесное, детей разбаловала. Ты бы разузнал в городе про приюты. Есть при этой власти? Ну должны же быть!
Дети вскрикнули и схватились за руки. Слова не проронили, только испуганно уставились на двух мужчин, решающих их судьбу.
– Они – брат и сестра, – заговорил Петр, соображая, на что он имеет право в этой ситуации. – Их нельзя разлучать. И о приюте речи быть не может, – Петр содрогнулся, вспомнив беспризорников на харьковском вокзале. – Я о детях сам позабочусь.
– Ты уж меня извини, Петр Ильич, ты человек хороший. Благородный. Но ты же молодой, жизнь свое возьмет, женишься.
Петр подскочил.
– Та ты сиди, не дергайся, я знаю, что говорю, – остановил его Григорий. – Давай я у батькив спрошу.
– Да, надо бы в Киев написать, – Петр вспомнил, что там точно есть бабушка, а может, и дедушка еще жив.
– У своих сначала, – пояснил Григорий.
Петр удивился про себя, что имеются бабушка и дедушка и с этой стороны. Он их никогда не видел и от Нины про них не слышал. Общение, если оно было, конечно, происходило не при нем.
– Да вот, кстати, правильно ты сказал, – заметил Григорий, – что это мы все сами да сами. Нина Ивановна, Царство Небесное, чай, не безродная.
– Я посылал известие сестре, не знаю, почему она не приехала на похороны, – пожал плечами Петр.
– Та не дошло еще. Вот посмотрим, что она скажет, и что из Киева ответят, – поднялся удовлетворенный тем, что решать еще не сейчас, Григорий.
Петр спросил у детей, хотят ли они у дяди заночевать. Нина попросилась домой, Яша только хмуро кивнул, соглашаясь с сестрой. Петру в одиночестве побыть не удалось. Пришлось топить печку. Себе он не топил, ему шинели хватало, но раз дети будут тут спать...
– Кушать будете? – посмотрел на них вопросительно.
– Нет, – быстро замотала головой Нина.
– Да! – с вызовом заявил Яша.
– Вот и хорошо, – сказал ему Петр. – Вон ты как вымахал, выше Нины, – это, конечно, он преувеличил, дети только сравнялись. – Вы растете, вам надо кушать, сейчас покормлю.
Легко сказать, готовить-то было не из чего. Хорошо, плимутроки выручили яичками. Нина умела вести хозяйство, рассчитывала, запас делала. Петр за последнее время все израсходовал. Как же Нины не хватало! Петр во всем ощущал ее отсутствие.
Дети подрались. Из-за белого оренбургского платка. Петр отобрал его и понял, почему они так озверели. От платка неуловимо пахло Ниной. Ее больше не было, а запах, дурманящий запах уюта и счастья, остался. Как будто вышла она и скоро вернется.
– Ложитесь рядышком. А платок положу между вами. Или укрою им обоих. – Так он и сделал.
Дети притихли. Кажется, плакали. Он вышел на улицу. Постоял, потом, успокоившись, вернулся к ним.
Нина ушла навсегда, а Петр на каждом шагу натыкался на ее одежду, или на вещи, которых она касалась. Пальто висело на крючке у дверей. Лежала гребенка для волос. Петр измучился, но упорно не убирал ничего. Даже постельное не постирал. У детей был платок, у него постель. Он ложился сбоку, гладил рукой примятость на подушке от ее головы.