Зоны и тюрьмы Баха Семенов абсолютно не боялся. За проволокой у него много друзей, да и здесь на “Крестах”, если поискать, есть братва, с которой вместе парились.
В Дзержинске ему довелось целых три года просидеть вместе с Йозефом Кацом, человеком-легендой, который был известен в узких кругах намного больше, чем какой-то там Солоник.
“Бронированный”, как окрестили Каца в Дзержинске, был действительно уникален.
Сирота, воспитанник монгольских пастухов, он долгое время жил на Тибете. Чуть-ли не с семи лет проходил школу монаха и бойца в Китае.
Начальник колонии города Дзержинска, как и весь руководящий состав, уважали этого человека. Совершенно голый, в бревенчатом сарае, специально отведенном ему “хозяином”, он по десять часов без передышки тренировал свое тело. Впрочем, телом нагромождение “железных” узлов было назвать сложно. Его фигура напоминала с головы до ног панцырь средневекового рыцаря. Он и ходил как-то набок, словно орангутанг или загадочный кибер.
Огромный “снаряд”, который Кац молотил ногами и руками, очень часто срывался с железного крюка, к которому был на цепи подвешен. После двух часов беспрерывной работы с десятикилограммовыми гантелями, руки Йозефа превращались в толстые кривые бревна, покрытые кроваво-голубыми венами.
За что сидел Йозеф Кац, не знал никто. Иногда из Санкт-Петербурга и Москвы приезжали таинственные посетители, которые проводили с осужденным по много часов кряду.
Баха понравился Йозефу, и тот три года сумел быть рядом с этим человеком.
Ежедневные тренировки под руководством такого учителя принесли плоды. Баха легко вырубал десять и более противников. За год до освобождения Бахи Йозефа выкупили какие-то черные люди и он, по слухам, отправился боевым инструктором в одну из стран СНГ.
Утром Баха проснулся с той же назойливой мыслью: “По чьей вине его взяли на хате менты?” Следователь явно знает о картине, но, не имея малейшей зацепки, ограничивается намеками. Статью шьют самую банальную, и, в принципе, уже не состоятельную — “нарушение паспортного режима”. Статья сует до пяти лет, но, говорят, у президента на столе уже лежит законопроект нового кодекса, который он не сегодня-завтра подпишет. Как бы там ни было, больше года сидеть не придется. “А как же быть с картиной?” — пронзила мысль. — Про тайник никто не знает, но дом аварийный. Если снесут — пропали двести тысяч баксов”.
Есть не хотелось. До обеда Баха лежал на шконке и размышлял кто из сидящих в камере смог бы ему помочь.
После обеда “черные”, а их было трое, попытались восстановить подорванную власть. Ингуш Канатов о чем-то долго шептался со своими друзьями Рамазановым и Нигматулиным.
— Давай, земляк, ближе познакомимся. Меня звать Артур Канатов, а это мои кенты — Самир Рамазанов и Руслан Нигматулин.
— Ну и дальше что, — нехотя ответил новенький. — Меня звать Баха, вы уже знаете.
— А где ты жил, земляк?
— Везде понемногу, — улыбнулся Баха. — Короче, бродил по белому свету.
— Так ты не с Питера, — заносчиво бросил Артур. — А бабки у тебя на лицевом есть?
— Я же тебе сказал, что я бродяга. Откуда у бродяги деньги?
Ингуш не уловил в его словах иронии.
— У тебя, наверное, и прописки нет? Если нет прописки, значит бомж. Для бомжей в “Крестах” отдельные хаты. Просись туда.
Азербайджанец и татарин заржали.
Баха вскочил с шконки, выбросил руки, словно на брусьях сделал мах. Мгновение — и голова Артура оказалась зажатой между его ног. Еще мгновение, и Артур, не выходя из штопора, врезался головой в бетонный пол. Татарина Баха стащил с нижней шконки и ударил лбом в переносицу.
— Ну, суки, молитесь Аллаху! Сейчас я вас кончу, — процедил Баха.
Крик Рамазанова разрядил атмосферу, и через секунду вызвал в камере взрыв смеха.
Рамазанов натянул на голову одеяло и завопил.
— Не убивай! Я не мусульманин!.. Я горный еврей! Не убивай, я не мусульманин! Я горный еврей!
— Причем здесь твоя вера и твой бог, дурной ты ишак, — презрительно сказал Баха. — За беспредел нужно убивать и на воле и в тюрьме.
Через два дня следователь Илья Семерик все же решился. От сознания того, что ему предстоит добиваться признания у такого человека, ему становилось страшно. Но ходить кругами уже не имело смысла.
Семенов, после каждого выкрутаса в сторону украденного неизвестного полотна Айвазовского “Штиль у берегов Ямайки”, улыбался и говорил:
— Из работ художников-маринистов я припоминаю только одну картину “Бой в Крыму, все в дыму, ни хрена не видно”.