- Олег…
- Да? — он обернулся к ней от двери, которую открывал в темноте лестничной клетки.
- Ты понимаешь, что мы делаем? — осторожно спросила она.
Его глаза в темноте сверкнули.
- Честно?
— Да.
- Не знаю. А выдумывать не хочу.
В квартире было холодно. И слегка… разорено. Вещи не на своих местах, многие сложены в коробки.
- Не самая романтичная обстановка… — протянул Красовский, словно глядя на свою квартиру глазами Маши, пришедшей сюда в первый раз.
- Для тех, кто отмечает выигранный тендер — особенно…
Олег засмеялся, оглянувшись на нее, притянул к себе, поцеловал.
— Спальня дальше по коридору, — заметил он.
- И боюсь, если ты не примешь меры, нам в ней будет очень холодно, — прошептала в ответ Маша.
Все было странно.
Странное место, странная квартира, странный чужой Красовский. Странная ситуация, странный шторм, пришедший с моря и неизбежно соединивший их вместе.
Маша Сурмина, не обладавшая большим опытом романтических отношений с мужчинами, ужасно трусила. Потому что — надо же было этому случиться — первым ее мужчиной должен был стать ее начальник, больше чем на десять лет старше ее.
Однако, все, что она сейчас думала, осмысляла, или вернее, пыталась осмыслять, было глупым и непоправимым враньем. Она хотела этого. И большего сказать здесь нельзя.
Все получилось совсем не так, как она себе представляла. Кровать была огромной, застеленной черным покрывалом, в котором, казалось, можно было поймать свое отражение.
Увидев эту кровать, Маша растерянно отстранилась от Красовского.
- Олег, я… — поймав его взгляд, она не смогла закончить.
- Ты хочешь этого?
- Да.
- Уверена?
- Да.
- Тогда ничего не бойся, — попросил он.
Дождь, подгоняемый ветром с моря, со всей силы бил в окно. В комнате было темно, уютно разгоняя свет, на дальней тумбочке горел ночник. Мир вокруг отдалился. Дождь превратился в стену, за которой на черном покрывале двое ловили отражение друг друга.
Он накрыл ее руку своей, провел кончиками пальцев снизу вверх — от ладони к плечу; от плеча рука переместилась к атласной спине, вдоль позвонков — вниз. Ее руки легли ему на плечи и изо всех сил сжали. Она хотела почувствовать его плотность, осязаемость — только это помогло бы ей поверить в реальность его рядом с собой. Не было больше мыслей. Не было страхов. Это был мир, в котором не причиняли друг другу боль, не лгали, не предавали, в котором не было рамок, границ, субординации, людей вокруг. Темные глаза ее сверкали, черные волосы, обычно собранные и уложенные так, как правильно, нестройным водопадным потоком упали и рассыпались по спине, разметались по подушке, сделались неразличимыми с ней, сделались частью его мира. Не было и не могло быть ничего гармоничнее этих двоих в одной комнате, и когда их взгляды пересеклись, она поймала так недостающий ей зеленый свет его глаз, и у нее перехватило дыхание, а мир развалился и потонул в раскате раннего весеннего грома.
Когда Маша открыла глаза, дождь уже затихал. Падали последние капли, замедляя свой призрачный бег. Красовский лежал рядом, взгляд его был направлен на Машу.
- Дождь кончился, — заметила она.
- Дождь в это время год — рановато, правда? — тихо произнес Олег.
- Ты же сам сказал, что это боги гневаются.
- Интересно, — усмехнулся Красовский. — На кого и за что?..
- А мне неинтересно, — она пожала плечами. — Гнев богов ничто, по сравнению с гневом моей мамы. И потом, Неруда писал «Вот и пролился ливень прямо на март, прямо на ласточек, реющих в струях, и опять у меня на столе — соленое море…»
- А дальше, кажется, про то, что все это задумали волны? — откликнулся он, потянувшись к зажигалке и сигаретам.
- Да, да, — она с удивлением посмотрела на него. — Что все так было и все так будет… Я поражена, господин архитектор.
- Ты не знала, что все архитекторы наперебой цитируют Неруду? В наших кругах это считается хорошим тоном. Так что, начало и для тебя положено.
- Смеешься, — констатировала Маша, оборачиваясь в простыню и вставая, — смеешься.
— Нет. — Он серьезно посмотрел на нее. Лицо осветилось всполохом света от зажигалки. — Разве можно смеяться над девушкой с такой обезоруживающей улыбкой.
- Поверь мне, еще как можно! — рассмеялась она.
- Мне было очень хорошо с тобой сегодня.
- Я знаю, мне тоже. — Она помедлила, прежде чем отвернуться.
— Пусть наши отношения останутся прежними, — выдыхая дым, он отвернулся в сторону открытой форточки, и Маша при всем желании не могла увидеть выражения его лица.
— Прежними? — переспросила она.
— На работе.
Она отвернулась от дверного косяка, в который вцепилась так, что даже костяшки пальцев побелели.
— Не волнуйся. Все останется прежним. — Она надеялась, что поняла его правильно. — Ты будешь кофе?
* * *
Март, 8-е
…Маша наклонила голову, обхватила ее руками. Типичный жест усталости и недовольства. Посидела, вслушиваясь в тишину своей квартиры и шорохи квартиры соседей, потом протянула руку и схватила телефон. Набирая номер, шагнула к форточке и распахнула ее. Город ворвался в кухню, пошевелил листы на холодильнике, прошелся по шторам и вырвался в другую комнату.
- Алло, — голос был слегка раздраженным, впрочем, как осознала Маша, к ней это вряд ли имело отношение.
- Я помешала?
- Нет… нет. — Голос заметно смягчился. — Привет, Мышонок.
— Ты свободен сегодня?
- Через пару часов освобожусь.
- Можешь прийти? — он помолчал на том конце провода. В отдалении раздались голоса, зовущие его.
— Сейчас иду! — и уже ей: — Что-то случилось?
— Ох… нет, или да. Я расскажу.
- Я приду.
— Спасибо, Родька, — выдохнула Маша. — Кажется, мне снова нужна твоя помощь.
V
Март, 7-е
Однажды при довольно серьезных обстоятельствах, связанных с Затерянной Бухтой, сестра назвала Полину ненормальной. Нина сказала это совершенно серьезно — она все и всегда делала серьезно. Она вообще часто потом называла ее такой.
Только сейчас Полина осознала, что, может быть, она была и права.
— Нормальность — это порок, — смеясь, всегда говорила Полька и, махнув рукой, устремлялась в пучину новых неприятностей.
Вот как сейчас.
А то, что это самая настоящая неприятность, Полина поняла со всей определенностью. Только выручить ее на этот раз совершенно некому. Никто даже не знает, куда он пошла.
Нет, началось все довольно-таки спокойно. Она смогла дозвониться до старой подружки Ритки, что уже само по себе было удачей, и попросила ее дать номер Лешки — тогдашнего главаря их старой детской шайки.
Ритка молчала долго, а потом сказала, что не знает его номера. Она знает лишь, где его можно найти, и она даже готова показать. Уже тогда, встретившись с ней у «корабля» — старого памятника, полуразвалившегося, с облупившейся краской, и являющегося олицетворением Затерянной бухты, Полина поняла, что все будет не таким простым, как ей казалось с самого начала.
Рита очень изменилась. Полина помнила ее четырнадцатилетней девочкой — самоуверенной, воображающей, что уже точно знает свое место в этом мире, и презирающей жителей остальной части города. В свои годы она хотела казаться взрослее своих сверстников и лихо курила, сидя во дворе на детских качелях с видом королевы, случайно оказавшейся среди крестьян.
Эта новая Рита словно вся сжалась, навсегда изгнав из себя королеву. Она была очень худой, сквозь ее тонкую белую кожу просвечивались синие прожилки вен, глаза казались ввалившимися, волосы тусклыми. Вид у нее был довольно изможденный.