Он оторвался от стены, чтобы скользнуть ладонями по её предплечьям и притянуть к себе. Перевернув её кисти, он посмотрел на белесые шрамы на руках.
— Покажи мне.
Она развернулась к нему спиной, но так и не успела добраться до сдавившего талию корсета. Пальцы Конора ловко расправились со шнуровкой, от чего ей подумалось, что ему такое было явно не впервой. Корсет сполз по ногам на пол. Дышать стало значительно легче.
Его ладонь обожгла кожу рядом с шрамом на плече.
— Есть ещё?
Она повернулась, раскрывая рубаху. Он медленно исследовал гладкий шрам над ключицей. Она вздрогнула, когда он наклонился, чтобы коснуться его губами. Рубашка мягко скользнула на пол, а его руки — к её животу, натыкаясь рваный след раны.
Она стояла перед ним, нагая по пояс, а сердце глухо стучало прямо в его ладонь, которая замерла на похолодевшей груди. Рука двинулась дальше, находя рёбра, также отмеченные буграми былых сражений. Конор застыл на какое-то время, уперев нечитаемый взгляд в её глаза, и только тонкий, выработанный годами в Кривом Роге слух позволил ей услышать в наступившей тишине загнанное дыхание, которое ему почти удалось скрыть. Чтобы проверить догадку, она положила ладонь на его грудь и убедилась в её участившихся подъёмах, а в следующий миг оказалась вжата в стену и не сдержала сдавленного стона от того, какой холодной она была.
Конор стянул с себя тунику, и теперь его шрамы скользили под её пальцами, все они, даже те, которых она не замечала и открывала только сейчас. Оставшись абсолютно без одежды, она подчинилась внезапному порыву и прижалась к нему бёдрами, вонзая зубы в тонкую кожу на шее.
— Змейка... — сдавленно выдохнул он в её волосы и ответно качнул тазом.
Подхватив её, он направился к кровати. Бросив девушку на постель, он метнул взгляд в сторону двери, и Лете показалось, что любой, кто посмеет в неё постучаться, будет обречён на особо мучительную смерть. Его глаза вернулись к ней и вновь потемнели, проходясь по изгибам её тела.
Большой палец прочертил линию точно по шраму на голени, там, где когда-то вместо кости и плоти было лишь месиво. Этот шрам она ненавидела, он был уродлив, извилист и противно шероховат на ощупь, несмотря на все старания того, кто лечил её ногу. Но более всего она не выносила его из-за воспоминаний, следом которых он был.
Горячий язык скользнул вдоль ненавистного шрама, а руки сжали её бёдра до терпкой боли. Лета со стоном уронила голову, испытывая странные, не совсем знакомые чувства, уколовшие кончики пальцев сотней иголок и разлившие по венам пламя жарче, чем в аду.
Избавившись от штанов, Конор навис над ней и приподнял бровь, вынуждая Лету поддаться ему навстречу. Он не торопился, даже в эту минуту не справляясь с желанием подразнить её, и она со злым вздохом потянула его лицо к себе, впиваясь губами в проступившую на нём усмешку.
Войдя в неё, он не сдержал стон, потонувший в её крике, и тут же дошёл до предела.
Он перешагнул эту черту без колебаний, накрывая её лицо поцелуями и становясь другим — открытым ей полностью, обнажённым и телом, и нутром.
Он остервенело вбивал её в тонкий матрас кровати, жадно касаясь лица и тела, прерывисто дыша, глядя на неё мутно и почти что затравленно. Он имел её яростно и нежно, медленно и быстро, не возражая, когда она перекатила его на спину, усаживаясь сверху и выгибаясь, позволяя свету близкого месяца залить её всю.
Ему было мало её, потому что скорый призрак утра грозил вот-вот застигнуть их, прицелившись первыми полосами зарева в небе.
Конор оставлял под её кожей шрамы, невидимые, но вечные, сладкие сейчас, горькие потом, и был не в силах предвидеть, какие следы оставит эта ночь ему самому, кроме рваных воспоминаний.
Всё меркло, тонуло, крутилось в её срывавшихся стонах. Мысли о том, что будет после и какие слова он найдёт, чтобы вновь закрыться перед полукровкой, казались ему ничтожными, пока он был здесь, сходил с ума под ней и на ней.
Всё это было слишком сложно — её обжигающие глаза цвета золота, сковавшие его тугой плетью в вечный страшный кокон, её искусанные до крови губы, её тонкий, уносивший сознание в бездну запах, хриплые жаркие вздохи над его ухом...
Слишком сложно. Он бы просил богов, если б умел, чтобы злой рассвет никогда не настал.
Чтобы ему не пришлось снова лгать — ей и самому себе.
Глава 31. Феникс
Утонет мир в закате наших дней,
Омоет болью лица матерей
За то, что было, что грядёт
Воспряньте духом — наш враг идёт!