— Святивший ублюдок.
— Не то слово. У Логнара теперь шрам на всю физиономию.
— Он убил его?
— Ранил. Так что Искацин сбежал вслед за хозяином.
Лета глотнула ещё отвара, чувствуя, что скоро будет готова к первой попытке подняться на ноги. Ну или для начала сядет на кровати и продержит спину дольше, чем две секунды.
— Марк?
— Благополучно проспал всю битву. Спит и теперь. Я только что сменил его. Он сидел здесь всю ночь, — он помедлил, не зная, стоило ли продолжать.
Она увидела, как он отвёл взгляд в сторону, уперев его в кота под её боком. Это выражение она поняла без лишних слов.
— Кто... — слова застряли в горле.
— Валентайн.
— Чёрт, — Лета спрятала лицо в ладонях.
— Да. Я видел, как его обезглавили... Он был... — Родерик вздохнул. — Он был достойным человеком. Человеком. Одним из нас.
— А я ведь... Я ведь говорила с ним тем вечером. Перед тем, как всё началось.
— Я тоже.
Потекли минуты молчания, прерываемые лишь хриплым кошачьим мурлыканьем. Потихоньку Лета возвращала силы, даже сделала успешную попытку сесть.
Она придёт в себя. Может не сегодня, но совсем скоро. Не было в этой жизни больше ничего, что бы надолго могло выбить землю из-под её ног.
— Ты говорил, что Конор ожидает суда.
— Лета...
— Когда? Я должна там быть. Обязательно должна.
***
Солнце село. Вечерние сумерки опутали главный чертог сизыми тенями. Зажглись факелы на стенах и жаровни, забитые тлеющим хворостом. Зрители заняли места у стен, образовывая посреди зала широкий коридор, границами которого стали два ряда воинов. Преступника ещё не ввели, но возбуждённые разговоры бурлили с самого начала, заполняя собой помещение. Люди громко шептались, строя всевозможные мотивы содеянного, женщины пугливо озирались по сторонам, мужчины же по большей части имели такое выражение лица, будто были готовы лично линчевать того, кто скоро должен войти в главный чертог.
Вцепившись в руку Родерика, ещё не окрепшая девушка поглядела в сторону трона. Тород и Логнар переговаривались друг с другом, стараясь, чтобы их разговор не был слышен никому, даже стоявшей рядом страже. Маг намеревался провести весь суд стоя, хотя было видно, что это давалось ему с особым трудом. Лицо его, как и говорил Родерик, было обезображено жуткими следами когтей, исполосовавшими щёку и лоб и задевшими место между носом и верхней губой, отчего он перестал выглядеть юнцом. Шрам состарил его, но в его положении это было даже на руку. Наверняка ему самому надоело выглядеть болезненного вида подростком.
Тород был цел и невредим, закутанный в голубой плащ с фибулой ярла, с волнами рыжих волос, рассыпавшихся по плечам словно осенние листья. Он внимательно слушал Логнара, изредка прерывая его и вставляя слова, на что маг озадаченно хмурился.
Эйдин сидела рядом, как и на пиру, укрывшая волосы платком и надевшая строгое закрытое платье из шерсти. Она держала в руках янтарные бусы, снятые с шеи, и перебирала камни в пальцах, нервничая.
— Их будет всего двое? — спросила Лета.
— Чего?
— Судить будут двое?
— Э... Да, — пробормотал Родерик. — Ярл Кьярдаля отказался участвовать. Уехал обратно в Хальдарсвен. Хальдор рвался, но он пока слишком слаб, чтобы стоять на ногах.
— Можно было обойтись без суда.
— Это закон, Лета. Что бы он ни сделал, кем бы он сейчас ни был, он всё ещё сын ярла. А представителей благородной крови надобно судить, даже если их вина неоспорима.
Лета неопределённо покачала головой, всматриваясь напряжённые лица Торода и Логнара.
Она начинала жалеть, что притащилась сюда. Оставалась бы в тёплой постели со стаканом отвара и урчащим котом и никогда бы больше не увидела его.
Но что-то требовало её присутствия здесь.
Все беседы разом стихли, замолкнув окончательно лишь у самых сводов потолка. Люди устремили укоряющие взоры к дверям, через которые три стражника провели судимого. Он прошёл по залу с поднятой головой, глядя перед собой, не дёрнувшись даже, когда ладони воинов сомкнулись на обоих его руках, и без того связанных путами. Остановившись в нескольких метрах от трона, стражники расступились, оставляя его одного, но не сводя пристальных глаз и не пряча мечей в ножны. Тород и Логнар не изменились в лице, и только Эйдин опустила голову, принявшись теребить бусы сильнее.