Он сказал:
– Арчи, замолчи!
Я усмехнулся:
– Не выйдет, сэр. Великий боже, неужели я должен сидеть здесь до своего смертного часа сложа руки? Может, позвонить пинкертонам и спросить: не нужен ли им наблюдающий за отдельными номерами или что-нибудь в этом роде? Если у вас в доме хранится килограмм динамита, то рано или поздно он взорвется. Вот я и есть этот килограмм динамита. Может, мне сходить в кино?
Огромная голова Вульфа наклонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма, этот выразительный кивок означал: «Ради бога! Немедленно!»
Я поднялся со стула, бросил газету на середину своего стола, повернулся кругом и… опять сел.
– Что вам не понравилось в моих аналогиях? – спросил я.
Вульф перевернул страницу.
– Скажем, – пробормотал он терпеливо, – что в подборе аналогий ты не имеешь себе равных.
Пусть так.
– Хорошо, согласен. Я вовсе не стремился затеять ссору, сэр. Просто я нахожусь в очень напряженном положении: я никак не могу изобрести третий способ скрестить ноги. Вот уже больше недели я занимаюсь этой проблемой.
Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, что Вульфа нельзя привлечь к этой проблеме, поскольку его ноги были до того толсты, что их вообще нельзя было скрестить. Но из тактических соображений я решил этого не упоминать.
Я вернулся к газетной статье:
– Этот тип, что давал вчера свидетельские показания, наверняка чокнутый. Он заявил, что совершил убийство, а поскольку все убийцы хотят исповедоваться, то он и написал книгу, изменив в ней имена и место действия, характеры и обстоятельства, чтобы, исповедуясь, не подвергать себя опасности.
Судья попался остроумный и саркастический. Он заявил, что, хотя этот тип и является изобретателем историй, в суде ему не следует пытаться работать судебным шутом. Спорю, что и адвокаты здорово над этим смеялись!
А вот автор статьи утверждает, что это не было шуткой, книга была написана именно с такой целью. Некоторое несоответствие жизни и книги – это чистая случайность или камуфляж. В действительности он ухлопал человека. В итоге судья назначил ему штраф пятьдесят долларов за оскорбление суда и выпроводил его с места свидетеля. Полагаю, что он псих. Как по-вашему?
Бочкообразная грудь Вульфа поднялась и опустилась в шумном вздохе, он вложил в книжку закладку, захлопнул ее, положил на стол, после чего откинулся на спинку кресла и спросил, мигнув дважды:
– Ну?
Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.
– Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой – «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в тысяча девятьсот двенадцатом году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он поднимался на трибуну, волоча изуродованную ногу, но не сказано – которую.
Вульф поджал губу:
– Правильно ли я понял, что «паралитик» – это просторечие и что ты употребил это слово как метафору, вместо «калека» или «хромоногий»?
– Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу – всем понятное слово.
Вульф вздохнул и стал подниматься с кресла.
– Благодарение богу, – ворчливо сказал он, – время избавляет меня от твоих дальнейших аналогий и противоречий.
Часы на стене показали без одной минуты четыре – его время идти в оранжерею.
Встав, он одернул края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть обтянутый ярко-желтой рубашкой живот и двинулся к двери.
На пороге он остановился:
– Арчи!
– Да, сэр.
– Позвони Марджеру, пусть он сегодня же пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина – или как его там? «Черт побери деревенщину».
– Не исключено, что он не сможет этого сделать, так как книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.
– Ерунда! Поговори с Марджером. Для чего существуют запрещения, как не для популяризации литературы?!
Он направился к лифту, а я сел за свой стол и потянулся к телефону.
Глава 2
На следующее утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я морочил себе голову над каталогом растений, а потом отправился на кухню изводить Фрица.
Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов. Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.
Вульф сказал мне однажды, что орхидеи – это его наложницы: неблагодарные, дорогостоящие, паразитические и весьма темпераментные красавицы. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он добивался совершенства, а потом эти цветы кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредоточивались на конторе внизу.