Сашка заорала, прикрыв рот ладонями, и отшатнулась назад, Вадик выругался, а я невольно сплюнул на пол. Прямо посреди комнаты возвышалась гора из кусков сыра, и по ней, как по муравейнику, сновали крысы. Их длинные хвосты, похожие на червей, исчезали в прогрызенных дырах вслед за мохнатыми тельцами, малюсенькие глазки блестели красновато-желтым, а седые усы подергивались.
Так вот для чего Мотя ходил за сыром. Кормил тварей. Тараканы ползали рядом и подбирали крошки.
– Нищебродский! Нищебродский, мать твою, живо сюда! Нищебродский!
Я продолжал орать, хотя понимал, что никто не откликнется.
Мотя бесследно исчез.
***
Вместе с Мотей, как обнаружилось позже, пропал Сашкин ноутбук.
– Гад да еще вор, – попенял Вадик Моте, который не мог услышать упрека.
На мой взгляд, быть вором гораздо хуже, чем гадом, но спорить я не стал. Потому что давненько не видел Диму.
– А где Дмитрий Степаныч?
Из спальни Моти мы выпали совсем больными, еще серьезнее, чем когда вернулись из города. Комнату закрыли и забаррикадировали мебелью, чтобы крысы не выбрались наружу, но все равно всякий раз вздрагивали, открывая свои двери. Я потрогал свой лоб. Лоб был холодным, таким лоб живого человека быть не должен.
Дмитрий Степаныч тоже испарился, как Мотя, как Сашкин ноутбук. И я не знал, что думать: то ли ноутбук спер Дмитрий Степаныч, то ли Мотя спер Дмитрия Степаныча вместе с ноутбуком. Порой мне казалось, что ноутбук тоже мог что-нибудь спереть, но я списывал все на разыгравшееся воображение.
Следующая ночь настала слишком быстро, задернув все шторы и погасив лампы. Я никогда не верил в потусторонний мир, и сейчас не верил, потому что любое событие можно объяснить. Лёня и Вася подрались в пивнушке, местные ублюдки пустили в ход ножи – и вот два гроба доставлены полицией в гостиницу. Как они узнали, что мы здесь? Об этом я старался не думать.
Сашка сидела, сжавшись в комок, а Вадик задумчиво ковырял дырку в мягкой обивке дивана, как будто хотел отомстить ему и всему дому за испорченный отдых. Настольная лампа мигала (перепады напряжения, разумеется), и тени плясали по стенам конвульсивные танцы, будто у каждой из них случился припадок. Ветер бился в окна и швырял в стекло листья. Один листок причудливой формы прижался к стеклу и заорал что было мочи:
– Бегите отсюда живее! – его желтовато-зеленое лицо в прожилках исказила гримаса. Я поморгал и увидел лишь высохший лист, прилипший к окну.
Тишина-домоправительница слишком громко ворвалась в холл и устроилась в кресле напротив меня.
«А мы тут плюшками балуемся!» – заявила она.
«Иди в задницу», – ответил я.
О том, чтобы разойтись по спальням, мы не думали. Слишком рискованно бродить по одному. И Дмитрий Степаныч пропал – странно все это.
Я не мог понять, при чем здесь Мотя. Хороший парень, услужливый, чаем угостил, хотя по условиям не должен был. Непонятно только, почему отец пристроил его в свою фирму швейцаром, а не управляющим, например? Хотя, может, Нищебродский-старший на принцип пошел, мол, я сам в люди выбился, теперь очередь сына. С другой стороны, зачем Мотя держит крыс в комнате, подкармливает их, и какого черта, блин, засунул Лёню с Васей в холодильники? Неужели не понимал, что делает?
Размышления прервал грохот. Огромные кулаки молотили по двери так, что она билась о косяки. Сашка заскулила, я схватил со стола тяжелый подсвечник, а Вадик вооружился стулом. Как только окажусь в Москве, оплачу встречу выпускников и у всех на глазах набью Нищебродскому физиономию.
Увидев Дмитрия Степаныча, я выпустил подсвечник из рук, и тот отлетел в сторону.
– Дима!
– Я нашел Лёню и Васю, – выдохнул он, согнувшись пополам от быстрого бега. – Они…
– Они же мертвы, – ляпнул Вадик, забыв, что мы решили не говорить Сашке.
– Че… чего? – слабо прошептала она.
– Саш, понимаешь…
– Да вы придурки, я с вами никуда больше не поеду, – по-детски скуксилась Сашка и попятилась. – Что за шутки-то? Может, я и тупая, это вы, мужики, все умные…
– Не, Саш, мы сами не понимаем, что происходит, – сказал Вадик. Я никогда не видел его таким серьезным. – Чушь какая-то.
– Они живы! – почти взвизгнул Дмитрий Степаныч. – Они были в подвале за зеркалом, – он говорил непривычно много, быстро, сбивчиво. – Их там закрыли, они не знают, зачем. А в холодильниках… не знаю, что это, куклы или муляжи. Мы же их не… не трогали.
Мы с Вадиком посмотрели друг на друга и хором выплюнули:
– Мотя.
Это он засунул якобы трупы в холодильники, это он запер Лёню и Васю. Это он угостил нас чаем, в который наверняка что-то подмешал. Но зачем, боже, зачем?
– Когда стекло открылось, вы ушли, а я решил спуститься, – казалось, Дмитрий Степаныч долгие годы копил в себе слова, выдавая по одному, а сейчас избавлялся от них. Будто слова разъедали изнутри его легкие. – Спустился, там длинный коридор и жутко холодно, шел-шел, уткнулся в дверь. Ну и… вот.