Хозяин никогда не принимал рабочих дома, и Огюсту пришлось ждать его у садовой решетки, за которой виднелось красивое здание в стиле Людовика XV.
Пока юноша, дрожа от мартовского ветра, гнавшего мелкую крупу, ожидал, нетерпеливо топая ногами по асфальту, заводчик, облачившись в халат из серебристого кашемира на пунцовой шелковой подкладке, в теплых домашних туфлях, вышитых женой, отдыхал в мягком кресле. Это был уже не тот человек, который на заводе для виду носил грязный рабочий фартук. Нет, это был капиталист, наслаждающийся всеми благами роскоши и богатства.
Руссеран с приветливым видом слушал красивую молодую женщину, одетую строго, во все черное. Это была м-ль де Мериа, гувернантка маленькой Валери Руссеран, миловидной девочки, ровесницы Анжелы, как упоминал Бродар в письме к хозяину.
В огромном камине ярко пылал огонь. Утопая в глубоком кресле, г-жа Руссеран смотрела задумчиво на пламя и, казалось, совершенно не прислушивалась к разговору.
Валери сидела напротив матери на низеньком стуле и щипцами с ручками из чеканного серебра ворошила угли в камине, забавляясь вылетавшими оттуда искрами. Она была уже очень хороша собой, эта маленькая Руссеран: большие черные глаза, рыжевато-каштановые волосы, смуглая кожа, щечки, свежие как майская роза… Не мудрено, что отец души в ней не чаял. С нею были связаны все его честолюбивые помыслы. Он ничего не жалел для нее.
Комната, где все они находились, была просторна, светла и очень пышно обставлена. Несколько картин известных мастеров в золоченых рамах украшали стены, обтянутые красным бархатом. С потолка, расписанного Стефаном Бароном[7], свешивалась позолоченная бронзовая люстра с газовыми рожками. Пол устилали пушистые ковры, рисунок которых гармонировал с росписью на потолке. Драпировки на окнах были сделаны из индийского Кашмира; фортепьяно, мебель, консоли из редких пород дерева были инкрустированы золотыми арабесками… Словом, роскошь сочеталась здесь со всеми благами комфорта, со всеми ухищрениями искусства и ремесла. Большие букеты живых цветов в севрских вазах, стоявших на жардиньерках из позолоченной бронзы, распространяли в теплом воздухе гостиной нежное благоухание. В венецианских зеркалах многократно отражалось богатое убранство этого райского уголка. Безусловно, кто-то помог Руссеранам обставить свои апартаменты с таким вкусом.
Вдруг Валери перестала ворошить уголья и воскликнула, обращаясь к отцу:
— Какой ты милый, папочка! Значит, у нас будет собственный выезд?
— У вас троих, разумеется… — ответил Руссеран, глядя на гувернантку, которая опустила глаза.
— Право, ты очень добр! Экипаж с толстым кучером в галунах?
— Ну да.
— И запряженный парой черных лошадей?
— Черных или серых, как пожелаете.
— Открытый?
— Открытый или закрытый, в зависимости от погоды.
— И я, когда захочу, смогу ездить с мамой и мадемуазель де Мериа в Булонский лес, и в Венсен, и в Кламар — куда угодно?
— Повсюду.
— Дай я тебя обниму!
Девочка бросилась на шею отцу, и тот нежно поцеловал ее в лоб.
Госпожа Руссеран не шевельнулась, не промолвила ни слова.
— Каких бы ты хотела лошадей, мамочка? — спросила дочь.
— Каких? — переспросила жена заводчика, словно пробудившись от сна.
— Ну да, — продолжала Валери, — ведь папа собирается купить лошадей для меня, для тебя и для мадемуазель Бланш.
Госпожа Руссеран горько усмехнулась.
— Для меня? Я в них не нуждаюсь. Но, возможно, они нужны мадемуазель де Мериа, ведь она привыкла к роскоши…
— Вы шутите, не правда ли, сударыня? — вкрадчиво спросила гувернантка. — Или, быть может, это ирония?..
— Ах боже мой, как это неприятно! — прервала девочка. — Вы вечно спорите, мадемуазель и ты! Ну, скажи мне, мамочка, лошадей какой масти ты предпочитаешь?
— Лошадей?!
Госпожа Руссеран поднялась и объявила решительным тоном, что в Париже для нее хватит и омнибусов. Она — из народа, гордится этим, и экипаж ей нужен не больше, чем ее мужу — шпага на боку.
Господин Руссеран пожал плечами и переглянулся с гувернанткой. Жена перехватила их взгляды. Ее глаза расширились, губы полураскрылись, но только на один миг. Лицо ее тотчас же приняло обычное выражение, она даже улыбнулась. Впрочем, это была улыбка человека, убедившегося в печальной истине.
Госпожа Руссеран, урожденная Агата Монье, была дочерью прежнего владельца того самого кожевенного завода, который ныне принадлежал ее мужу. Монье, хозяин доброго старого времени — или, вернее, будущего, если только в будущем один человек сможет владеть целым заводом, — Монье, честный человек в полном смысле этого слова, никогда не стремился к чрезмерным барышам и довольствовался умеренной прибылью, считая, что остальное надо по справедливости делить с теми, кто на него работает. Дочери он дал хорошее образование, ибо рассчитывал сделать ее своею помощницей и не хотел, чтобы она была таким же неучем, каким сам он оставался всю жизнь, очень от этого страдая. Выдав дочь за самого умного, самого образованного и самого передового из своих рабочих, Монье следовал велениям своей совести. Этьен Руссеран, красивый, крепкий молодой человек, олицетворявший и физическую, и духовную мощь, понравился Агате Монье, девушке с робким и мягким характером. Казалось, она всегда будет нуждаться в чьей-либо поддержке и привязанности. Но замужество ее переродило.