Ей оставалось снять чулки, когда за стеной послышались чьи-то шаги. Анжела насторожилась, подумав, что ее, возможно, разыскивает Огюст. Но нет, это не он: шаги были слишком тяжелые. Они остановились у двери. О Господи! В скважине повернулся ключ. Анжела обмерла. Дверь отворилась. Вошел мужчина.
VII. Странная охота
Олимпия не учла, что в комнату, столь великодушно предоставленную ею Анжеле, имели доступ, помимо нее самой, еще и клиенты.
Под внешней веселостью Олимпии таилось отвращение к себе и в особенности — к людям. Повинуясь, по привычке, судьбе, толкавшей ее все дальше в пропасть разврата, она занималась тем, к чему ее обязывал билет. Она уже перестала оплакивать свой позор и, казалось, даже любовалась им, не замечая окружающую мерзость. Что ей теперь после того, как она прошла океаны грязи! Ее комната превратилась в торжище.
Прежде ее посещали завсегдатаи, лишь время от времени сменявшие друг друга. Теперь она полагалась только на случай. Порою Олимпия жила в достатке, а иногда ей не хватало даже на хлеб. В удачные дни она тратила или раздавала все, что у нее было; когда же наступал черный день — голодала, но и это не огорчало ее. Она стала равнодушна ко всему.
Кое-кто из ее постоянных клиентов имел свой ключ от комнаты. Когда один из них находился в храме этой жрицы любви, она запирала дверь на задвижку, которой Анжела не заметила.
Бедная девушка была чуть жива от страха. Мужчина показался ей сказочным великаном, каким ее когда-то пугала мать. В полумраке комнаты все принимало огромные размеры. Ей чудилось, что это — сон, страшный сон, и, как птица, зачарованная змеей, она не отрывала глаз от вошедшего, ожидая, когда тот заговорит. Комната наполнилась омерзительным запахом винного перегара.
Мужчина направился к постели. Анжела упала на колени, прижав руки к груди.
— Мама, мама! — воскликнула она, словно мать могла ее услышать.
— Эт-то… я, — икая, проговорил незнакомец тем особым хриплым голосом, какой бывает у заядлых пьяниц. — Зачем ты зовешь маму? Хочешь, что ли, чтобы она держала свечку? Олимпия, милочка, надо же иметь совесть… Это гадко! Нет, нет, никакой маменьки не нужно, пусть и на глаза мне не показывается… Я этого не люблю… Благопристойность — прежде всего!
Он приблизился к кровати. Анжела кинулась к ребенку и вовремя подхватила его: еще мгновенье, и пьяница свалился бы прямо на Лизетту. Он упал на постель в своей грязной одежде, даже не подумав или не имея сил раздеться. Прижимая девочку к груди, Анжела бросилась к окну.
Посетитель что-то пробормотал. Потом он внезапно приподнялся, тупо огляделся вокруг и, заметив Анжелу, направился к ней. Оступившись, он схватился за камин и опрокинул бутылку, в которой стояла горевшая свеча. Бутылка разлетелась вдребезги. Комната погрузилась в кромешный мрак. Началась жуткая погоня. Преследователь и его жертва опрокидывали все на своем пути, все топтали, все крушили. Анжела задыхалась от страха и даже не в силах была кричать, а если б она и позвала на помощь, никто в этом доме не откликнулся бы на ее зов.
Ругаясь на чем свет стоит, мужчина пытался поймать Анжелу, но темнота мешала ему. Внезапно, словно небо стало соучастником земных преступлений, луна заглянула в окно и озарила комнату светом, холодным, как взгляд судьи. Пьяница увидел Анжелу.
То ему удавалось ее схватить, и он вцеплялся в нее, как ястреб, то она освобождалась, кусая ему руки, осыпая его ударами. Малютка, разбуженная шумом, пронзительно кричала, но и это никого не обеспокоило. Кому могло прийти в голову, что жертвой потасовки оказался несчастный ребенок? Ведь в разгар пьяных оргий Олимпия и ее гости обычно производили самый невероятный шум и горланили на все голоса.
Анжела могла защищаться только одной рукой. Она кричала, призывала на помощь Господа Бога. Но Бог был так же глух, как и жильцы дома, и преследование продолжалось. Охотник и его добыча то оказывались в луче лунного света, то вновь исчезали в темноте.
Наконец пьяница, отяжелевший от хмеля и сломленный усталостью, что-то промычал, повалился на пол и остался недвижим, словно безжизненная туша. Объятый мертвецким сном, он захрапел.
Вновь воцарилась темнота: луна исчезла со сцены, и небо скрылось за облачным занавесом.
VIII. Среди метельщиков
Чуть светало, и газовые рожки еще мерцали в предутренних сумерках. Окна лавок, эти глаза улиц, были еще закрыты, и дома бульвара Монпарнас казались спящими. Время от времени раздавался звук, словно собака во сне лязгала зубами; это скрежетали по мостовой колеса тяжелой телеги. Затем мало-помалу все опять стихало.