— Но вы могли бы лучше служить ему пером, чем метлой, — заметил миллионер.
— Мне понадобилось и то, и другое. Чтобы жить и писать, надо быть совершенно независимым, ведь это — главное условие честности писателя. При моем пылком воображении, достаточно ясном рассудке и природной склонности к творчеству, я мог бы, как многие другие, зарабатывать кучу денег, развлекая и превращая публику под предлогом обличения гнусных нравов духовенства. Но я слишком высоко ставлю литературу, чтобы добывать себе хлеб, копаясь в этой грязи… Я предпочел выметать уличную грязь.
— Вы могли писать не только романы.
— Да, я так и поступил; но мои работы не печатали. Я доверил бумаге плоды своих исследований, своего жизненного опыта. Об издании моих трудов позаботятся люди, а не провидение.
Лицо старика болезненно исказилось. Приложив руку ко лбу, он повторил:
— Люди, а не провидение… Вот именно!
В дверь постучали; больной облегченно вздохнул, думая, что это нотариус. Но вошел не нотариус, а врач.
— Дювало, — промолвил Сен-Сирг, — мне очень плохо, зрение слабеет, веки точно свинцом налиты… Успею ли я продиктовать завещание? Не обманывайте меня; ведь я мужчина.
— Знаю.
— И не страшусь смерти.
— Не сомневаюсь в этом. Вот лекарство, которое сохранит вам жизнь и ясность мысли в течение двух часов.
— Спасибо, доктор!
Больной выпил содержимое флакона, принесенного врачом. Оказалось ли веры в это средство достаточно, или оно действительно было столь сильным, но Сен-Сирг почувствовал неожиданный прилив бодрости и, едва доктор вышел, возобновил разговор.
— Итак, перед тем как сойти в могилу — возьмем последний урок! Вы говорите, мой друг, что подлинная нравственность — в любви к ближнему?
— Да, конечно! — ответил Леон-Поль. — Вся нравственность может быть выражена тремя словами: жить для других.
— Это, право же, возвышеннее христианской морали, которая учит добровольно терпеть невзгоды и лишения. Жить для других — значит хранить чистоту души, уважать умерших и заботиться о потомках?
— Вы правильно меня поняли. Мы получили наследство от тех, кого уже нет, и обязаны передать его потомкам, по возможности, преумножив.
LVI. Завещание
Приход нотариуса помешал Сен-Сиргу ответить.
Чиновник расположился за тем самым столом, за которым несколько часов назад сидели трое заговорщиков. Не спеша, он развернул лист гербовой бумаги вынул из кармана серебряную ручку с пером и кожаную чернильницу, подтянул манжеты и приготовился писать.
Старый богач начал диктовать свою последнюю волю. Нотариус прочел вступительные фразы:
— «Я, нижеподписавшийся, Максис де Сен-Сирг проживающий постоянно в имении Лавор (округ Иссуар, департамент Пюи-де-Дом), а временно — в Париже в отеле „Клермон“, на улице Сены, в присутствии четырех свидетелей…»
— Где же они? — прервал миллионер нотариуса.
Представитель закона ответил, что это несущественная формальность: свидетели подпишут завещание после того, как им его прочтут, а при составлении документа их присутствие необязательно.
Больной был возмущен. Неужели он, гордившийся тем, что ни разу в жизни не погрешил против истины совершит перед смертью фальшивый поступок?
— Пусть позовут первых встречных! — приказал Сен-Сирг.
Пока ходили за свидетелями, он взял учителя за руку и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.
Вошло четверо мужчин. Трое из них были слугами отеля, четвертый — уличный разносчик, порядочный проныра, если судить по его физиономии. Он положил лоток с товаром в угол двери и украдкой оглядел присутствующих.
— Ого! — воскликнул разносчик, увидев Леон-Поля и протягивая ему руку. — Какой случай привел вас сюда?
Бывший учитель притворился, что не замечает его движения, и оставил вопрос без ответа.
Черные глаза разносчика блеснули. Он оглядел Леон-Поля и покачал головой, кусая губы, с видом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Вы что же это? — тихо спросил он, проходя мимо учителя, чтобы занять свое место рядом с другими свидетелями. — Много о себе вообразили! Мило, нечего сказать! Старого товарища не признали!
Бывший учитель с презрением взглянул на него.
— Товарища? Полноте, Лезорн, разве я не знаю, что вы за птица?
— Ладно, ладно, посмотрим! Счет дружбы не портит… А за мною — должок!
Все уселись. Сен-Сирг продолжал диктовать:
— …в присутствии четырех свидетелей поручил нотариусу, господину… составить сего числа сие завещание. Во-первых, оставляю аптекарям Оверни двести тысяч франков, дабы они ежегодно в день рождения Наполеона Первого, то есть пятнадцатого августа, бесплатно выдавали порцию рвотного или слабительного всем, кто этого пожелает.