Там, за этой дверью, были его жена и дети… Тишина тревожила Жака. Его сердце готово было разорваться. Он уже собирался постучать, но в это мгновение чьи-то тяжелые руки опустились ему на плечи.
Жак обернулся. Рядом с ним стояли два жандарма, еще несколько подымались по лестнице. Один из блюстителей порядка спросил с холодным спокойствием человека, уверенного в своей силе:
— Вы Жак Бродар?
— Да, — ответил кожевник. Все происходившее казалось ему сном.
Жандарм предъявил ордер на арест и произнес зловещие слова, превращающие свободного человека в игрушку правосудия, а зачастую и в жертву мщения:
— Именем закона вы арестованы.
X. Снова в комнате Олимпии
Измученная борьбой с пьяным незнакомцем, полумертвая от страха, Анжела забилась в угол мансарды. Вокруг нее сгустился мрак. «О, если бы этот мрак был вечным! — думала она. — Как хорошо было бы навсегда заснуть с малюткой на руках!»
Бедная Лизетта, казалось, понимала тоску матери. Она перестала кричать и только тихонько плакала. Анжела пыталась успокоить ее, в то же время настороженно ожидая нового нападения. К счастью, оно не повторилось. Тишина нарушалась лишь храпом пьяницы, все более и более звучным.
Не очень-то удачной оказалась первая попытка Анжелы жить самостоятельно и честно: растение, выросшее в нищете, не желало развиваться на пропитанной нечистотами почве… Ну скажите, есть ли в этом хоть капля здравого смысла? В комнате царил такой беспорядок, что нечего было и думать найти спички. Анжела провела ночь, — забившись в угол мансарды, согревая своим телом малютку; она боролась со сном, который свинцовой тяжестью давил на ее веки. Ноги девушки были исцарапаны, тело — прикрыто лишь жалкой сорочкой, и Анжела дрожала как в лихорадке. Под влиянием усталости она на мгновение засыпала, но тотчас пробуждалась от страха. В эти минуты забытья, при нервном возбуждении заменяющего сон, ужасные картины, словно вереница призраков, возникали и исчезали в ее воспаленном мозгу. Она видела себя вместе с Лизеттой на дне какой-то клоаки. Ее отец — о, как он изменился, как поседела его борода, как запали глаза, как исхудали щеки! — отец хотел их спасти, но, прикованный к скале, не мог прийти им на помощь. Ссадины на его руках, натертые кандалами, кровоточили, и надсмотрщики потешались над его бессилием.
Затем этот образ беспомощности и отчаяния исчезал в сером сумраке и сменялся худой и бледной фигурой. Огюста с искаженным ртом. Его острые зубы были стиснуты в припадке холодного бешенства. В руке он держал нож, блуза его была обагрена кровью. Все это происходило в какой-то пустынной местности, похожей на морской берег. Свистел ветер и развевал волосы Огюста. А где-то там, в морской пене, колыхались тела ее сестер…
Анжела просыпалась в холодном поту, и перед нею представала действительность, еще более жестокая, чем все муки кошмара…
Но вот первые лучи зари бросили желтоватые отблески на крыши. Затем солнце окрасило небо в оранжевые тона. Рассвело. За окном зачирикали воробьи. Анжела открыла глаза и с удивлением огляделась, не понимая, как она очутилась среди этого хаоса.
Потом она вспомнила все. Пьяница, погруженный в глубокий сон, по-прежнему лежал на полу, среди кучи обломков, так что молодая девушка смогла беспрепятственно выйти из своего убежища. Она поспешно накинула на себя убогое платье и завернула ребенка в старую шаль, которую мать дала ей, когда она вышла из родильного приюта.
Была среда: в этот день в парижских больницах нет приема. Анжела решила завтра же навестить Олимпию в «Берлоге» и потребовать объяснений по поводу страшного ночного визита. Она чувствовала себя совсем разбитой, но с наступлением утра несколько приободрилась и отважилась взглянуть на пьяницу. Ему можно было дать лет сорок пять — пятьдесят; его новый, элегантно сшитый костюм весь был выпачкан. Очевидно, этот господин изрядно вывалялся в грязи, дойдя до той степени опьянения, когда человек становится хуже животного. Из его жилетного кармана свешивался обрывок золотой цепочки; часы, по-видимому, с него просто сорвали. В углу валялся измятый цилиндр, рядом с ним раскрытый бумажник. Анжела заметила в нем кредитки и уголок визитной карточки с короной. Очевидно, этот господин имел возможность пьянствовать с утра до вечера и без счета сорить деньгами…
«Ах, до чего легко живется богачам! — простодушно размышляла Анжела. — Как глупо все устроено на свете! Подумать только, один такой клочок бумаги может обеспечить хлебом на много дней и меня, и малютку! И ведь стоит мне только руку протянуть… Но я этого не сделаю, правда, Лизетта! Дедушка бы рассердился…»