Нищета предстала пред ним во всем своем отталкивающем безобразии, закутанная в саван, старая как мир. Он бестрепетно всматривался в ее отвратительное лицо и не испытывал страха, как гладиатор, готовый к борьбе и знающий, что у него хватит сил сражаться насмерть. Наконец, изнемогая от усталости, Бродар бросился на кровать. Заснуть ему удалось не сразу.
Жак проснулся поздно. Улица уже жужжала, как муравейник. Ходили женщины в поисках объедков, из которых они готовили обед, добавляя к ним дикие коренья. Шныряли озорники-мальчишки с красными от холода носами. Там и тут мелькали угрюмые силуэты старух; их лохмотья, развевающиеся на зимнем ветру, походили на крылья.
Жак поспешно поднялся, упрекая себя за то, что потерял столько времени.
При дневном свете Обмани-Глаз мог бы надолго привлечь внимание физиономиста — такое странное и противоречивое впечатление производили черты его лица. Ни возраст, ни характер этого человека не поддавались определению: казалось, и двадцать лет назад он был точно таким же.
Теперь у Бродара был кров над головой, лоток разносчика, полный всевозможных товаров, высокие гетры на ногах. В синей блузе, с окованной железом дубинкой он отправился на свидание с Гренюшем, разумеется, взглянув предварительно на табличку с названием улицы и номером дома: ведь ему полагалось их знать.
Чтобы найти дочерей, он все-таки решил прибегнуть к услугам полиции, в противном случае его поведение сочли бы подозрительным. К тому же нужно было поставить полицию в известность, что он решил вновь заняться торговлей вразнос.
Однако у самого входа в погребок, где они с Гренюшем условились встретиться, Бродар заколебался. Разве торговка птичьим кормом не обещала сама сходить в переулок Лекюйе? Она нашла бы его детей. Может быть, сообщить полиции лишь о том, что он будет заниматься торговлей? Но ведь Гренюш, вероятно, уже успел обо всем доложить начальству… Жребий был брошен.
— Я жду тебя битый час! — сказал Гренюш, подходя к товарищу.
Тут он заметил, как Бродар одет, заметил и его большой лоток.
— Эге, да ты никак вырядился по-другому? Обзавелся новой шкурой и кое-чем для облапошивания?
— Меня снабдил мой бывший поставщик.
Ополоснув горло стаканом вина, они пошли в префектуру. Гренюш, чувствовавший себя там как дома, объяснил Бродару, к кому надо обратиться.
— Кстати, — спросил Жак, — где Жан-Этьен?
— О, этот далеко пойдет: он — агент тайной полиции.
Бродар подал прошение о том, чтобы ему дозволили торговать вразнос. Ему еще ни разу не приходилось подписываться фамилией Лезорна, и он чуть было не вывел свое настоящее имя. Минутное колебание его спасло: почерк у Лезорна был дрожащий.
— Что ж, пока займитесь торговлей, — сказал г-н N. — А потом, в зависимости от того, как вы будете себя вести, увидим, продлить вам разрешение или нет.
Так как Бродар не трогался с места, г-н N. добавил:
— Можете идти.
— Извините, сударь, — сказал Жак. — Один из моих товарищей по каторге в полном отчаянии от того, что трое его детей остались без присмотра: он поручил мне позаботиться о них, и я обещал ему это.
— Вот как?
— Да. И хоть я всего лишь жалкий бедняк, но сдержу свое слово.
Жак говорил с таким волнением, что чиновник поднял на него глаза и, откинувшись в кресле, спросил:
— И вы собираетесь, не имея никаких средств, содержать троих детей?
— Да; это позволит мне оставаться честным!
— Или опять приняться за прежнее.
— О, сударь!
— Где же эти дети?
— Я пришел просить, чтобы вы помогли мне найти их.
— Как их фамилия?
— Бродар.
— С ума вы сошли, что ли? Это не по нашей части. Ими должен заняться отдел общественного призрения.
— Видите ли, у старшей — билет, хотя ей всего лишь семнадцать.
— Ах вот как! Да, я что-то слышал об этой девице. Она, кажется, по призванию потаскушка.
И г-н N. улыбнулся удачной, по его мнению, шутке.
— Призвание это ее или нет, но Анжела Бродар будет вычеркнута из списка проституток.
Чиновник скрестил руки на груди, сдвинул очки на лоб и, глядя из-под них уничтожающим взглядом, спросил: