Дежурный презрительно начал пересчитывать пятисотки и тысячные, всем своим видом показывая, что прекрасно знает об их происхождении. Потом небрежно вложил все справки Юрайта в военный билет и презрительно кинул его на стойку: * Свободен, сержант.
...Вообще за год работы нищим Юрайт научился прекрасно разбираться в тех, кто каждый день спешил мимо него на работу, экскурсии или просто так шлялся по городу. Он прекрасно знал, что немецкие туристы никогда не подадут, от англичан ждать милостыни - тоже пустое дело. Итальянцы подают хорошо - они щедрый народ, как и русские. Испанцы тоже хорошо подают. Французы скорее застрелятся, чем потеряют лишний франк, посади на паперть хоть самого Квазимодо. Времена "отверженных" Виктора Гюго канули в Лету. В Западной Европе происходит ожесточение душ. И только русские не теряют своей природной доброты. Даже менты не совсем её утратили, и с ними можно иногда договориться без взяток. Но все-таки и им лучше подкидывать время от времени на хлеб с маслом.
Теперь, сидя в метро на своем законном месте, он вспомнил этот случай, увидев, как прохаживается по вестибюлю его знакомый дежурный блюститель порядка. "Непременно подойдет", - подумал Юрайт и занялся работой.
Он перекрестился и громко, на всю переходную площадку, заканючил так, как когда-то научила его спасительница и благодетельница - предводитель московских нищих госпожа Афинская. * Привет вам, мирные жители, от командира минометного взвода девятого ударного батальона Кантемировской дивизии. Пленный я был, в Чечне почикали меня маненько, но пожалели. Собираю теперь на дорогу домой и лечение...
Юрайт открыто смотрел прохожим в глаза, но так, словно и не собирался вызвать у спешащих москвичей жалость и сострадание. Люди останавливались, прислушивались к его легенде и раскрывали сумочки и портмоне. * ... У богатых не беру, у нищих не прошу, - пел свою песню Юрайт. - Кто даст тому воздастся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. И ты, товарищ очкарик переученный. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой некрашеный кинут. А я сам кидал всех начальников, как они меня в гробе корявом видели, эти стратеги македонские, завоеватели тридцать седьмой параллели, застрянь она в ихней глотке луженой...Ты не смотри, не пялься, ну чокнутый я, а ты б не чокнулся?
Бумажки достоинством до тысячи рублей в основном бросали в шапку Юрайта женщины, годившиеся ему в матери. Парни его возраста почти все проходили мимо, словно не замечали инвалида. Изредка в шапке появлялись пятерки и десятки. Это были подарки, как правило, от девчонок и молодых женщин, на которых Юрайт, сам недурной лицом, производил особое впечатление. Забредший в метро иностранец, непонимающий русской речи, мог пожертвовать долларом или маркой. Но охотнее всех расставались с крупными суммами заехавшие по своим делам в столицу провинциальные бизнесмены.
Юрайт сглотнул слюну, облизал пересохшие губы, в это время кто-то хлопнул его по плечу. * Здравья желаем командиру взвода минометчиков; он же - жертва таджикских моджахедов; он же - инвалид-лимитчик столичного автозавода; он же... * Привет, Чвох! Опять очень посредственно Жеглова пародируешь и мне работать мешаешь..
При слове "чвох" мужчина в милицейской одежде недовольно поморщился. Юрайт знал, что сержант патрульной службы московского метрополитена Витя Бычков не очень-то любил свою кличку, данную ему нищими и многочисленными продавцами метрополитена. Но терпел, потому как очень любил деньги. А прозвище Чвох как нельзя лучше подходило этому парню в милицейской фуражке и с такими же, как малиновый кант на ней, упитанными щеками. При выяснении отношений с кем-либо из незнакомых обитателей и пассажиров подземки Витек важно надувал свои малиновые щеки и строго спрашивал: "Что, в отделение хочешь?" - сокращенно и выходило "чвох". Если залетный нищий гастролер или чужой лоточник не обращал внимания на вопрос-угрозу и продолжал свое дело стоять, просить, лежать, торговать или ещё какое-либо, по мнению Витька, противоправное действие, то милиционер Бычков, ещё больше насупившись, добавлял пару слов типа "не понял" или "ни фига себе!", затем снова повторял свой обычный вопрос: "Что, в отделение хочешь?" Если и это предупреждение не вызывало никаких действий и эмоций, сержант Чвох становился похожим на снегиря при сорокаградусном морозе, брал "нарушителя" за шиворот, рукав, грудки, ногу, руки, штаны и тащил его в комнату милиции метрополитена. Которую, кстати, все её работники величали "офисом".
Пропустив мимо ушей "Чвох", Витек Бычков все равно бал рад видеть Юрайта и, растворив на своем малиновом лице недовольство, улыбнулся и первым протянул руку: * Давно тебя видно не было, Юрайт! Отдыхал? На югах? Девочек, небось, море перетрахал? - при этом ему так понравился только что произнесенный каламбур, что его снегириное лицо так и засветилось удовольствием и собственным превосходством.
Юрайту было не до шуток. Время приближалось к десяти, а он ещё почти ничего не заработал. * Потом, Витя, потом, - сдержал себя Юрайт. Он не стал называть постового его кличкой и воздержался от очередной насмешки над своим постоянным телохранителем. Лишь ещё раз доброжелательно попросил: "Сейчас, Витя, работать надо. Бабки заколачивать. Тебе ведь тоже бабки нужны, правда, Витя?"
Чвох, не распознав издевательства в последнем вопросе Юрайта, широко осклабился: * Ага! Знаешь, Юрайт, пока тебя не было - прямо поиздержался. Кроме Акбарки и Русича у вас никто прилично не зарабатывал.
Юрайт понимал, что метрополитеновский постовой по кличке Чвох был не только занудливым человеком, но и надежной защитой всех нищих и попрошаек, которые ежедневно в несколько смен работали на вверенном ему законодательными органами столицы участке. Он, этот снегирь, не давал своих нищих в обиду, предупреждал о готовящихся облавах и набегах омоновцев, выдворял по первому требованию с их насиженных мест заезжих гастролеров и чужаков. Словом, следил не только за общественным порядком на станции, но и покровительствовал нищенской братии. Конечно, небесплатно. За такое попечительство он получал свою долю в нелегком попрошайническом бизнесе. Каждый нищий в конце своей смены награждал Чвоха червончиком. Юрайт и многие другие иногда не жалели пятнашки. При приличном заработке и хорошем настроении Юрайт мог пожертвовать в карман Вити Бычкова и четвертной. От такого уважения любовь Чвоха к Юрайту была безмерной. * Так что постой, Витя, в сторонке, а то я сегодня и половину плана не сделаю.