— Ты, деточка, запри тут все, как положено, а я прилягу пойду. Напугала меня покойная, до сих пор сердце покалывает.
Неожиданный приход старушки развеял тягостное впечатление, охватившее нас после осмотра опустевшего жилища. Я разыскала ключи от машины, и мы пошли на стоянку. Уезжая на юг, я оплатила ее на месяц вперед, но прошло уже больше двух, и я опасалась за судьбу своего автомобиля. К счастью, до сторожей не дошла весть о моей безвременной кончине, и они легко отдали мне машину, после того, как я оплатила все долги за простой.
Моя «восьмерка» завелась практически сразу. Два раза презрительно чихнув, она довольно заурчала мотором, показывая, что готова к пробегу на любое расстояние.
Первым пунктом нашего пути был «Дом малютки». Там за небольшое денежное вознаграждение мы смогли узнать, что безымянная девочка по фамилии Глебова была доставлена к ним 16 июля 1977 года из роддома номер два города Семенова. (Понятно теперь, чему я обязана своим отчеством. ) Не откладывая дела в долгий ящик, мы с подругой двинулись в Семенов.
Часа через полтора мы были на месте. Роддом выглядел не слишком презентабельно. Маленькое двухэтажное здание давно нуждалось в ремонте. Перила на крыльце с одной стороны отвалились, деревянные ступеньки под нашими ногами угрожающе скрипели.
— Как тут роженицы ходят? — Возмущалась Нина. — Треснет такая вот доска, и можно в родильное не подниматься. Прямо тут родишь.
Я слушала подругу в пол-уха. Меня охватил трепет. Надо же, здесь я появилась на свет! Возможно, сейчас я узнаю, почему мать безжалостно бросила меня в этом убогом месте. Может быть, даже смогу найти ее и посмотреть в глаза. Интересно, кто я на самом деле, и кто Лилиана? А вдруг, у меня огромная дружная семья, а со мной просто случилось недоразумение, и они разыскивают своего пропавшего ребенка все эти двадцать пять лет… Я присела на дермантиновую банкетку в холле. Ноги дрожали. Заметив мое состояние, Нина сказала:
— Ты посиди тут, а я пойду, поищу того, кто сможет нам помочь. — Она ушла, оставив меня наедине с мыслями. Я вспоминала все обиды и унижения, через которые мне пришлось пройти в детдоме и школе. Не смотря на то, что у нас был прекрасный педколлектив, жилось воспитанникам несладко. Я даже не говорю о бедности, почти нищете, в которой мы существовали. Самым обидным было отношение окружающих ко мне и моим товарищам. Учились мы в обычной школе, находившейся недалеко от нашего Дома. Все ребята приходили в класс красиво одетыми, с новыми портфельчиками, набитыми учебниками и бутербродами, заботливо приготовленными мамой. Мы в своих добротных, но серых и невзрачных платьицах, с потрепанными, служащими не один год книжками, выглядели на их фоне замарашками. Дети жестоки. Никто не хотел дружить с детдомовцами, родители просили учителей получше присматривать за нами, будто мы малолетние преступники. Сколько раз мы дрались, за время учебы в школе! А как еще мы могли ответить на оскорбления и насмешки сверстников? Я с детства поняла, что единственный путь вырваться из нищеты, это много работать. Я старалась учиться на отлично и тянула за собой Нину, хотя порой даже выучить уроки в комнате на двенадцать девочек было трудновато. Но все же мы с подругой смогли достойно вписаться в окружающую жизнь, в то время, как многие наши ребята сломались, стали алкоголиками или уже отбывают срок в исправительных учреждениях.
Самыми тяжелыми днями в детдоме были, пожалуй, выходные. В эти дни ребят забирали по семьям. У многих были свои родственники, бабушки, тети. Некоторых брали приемные родители. Сначала на один-два дня, потом забирали на совсем. У Нинки была мать. Алкоголичка, лишенная родительских прав, она изредка приезжала к дочери. Их отпускали домой на ночь. Я жгуче завидовала подруге, хотя она нередко возвращалась от родительницы с синяками и глазами, опухшими от слез. Елена Владиславовна, наша учительница, очень хотела найти для меня приемных родителей. Пару раз меня тоже брали на выходные в семью.
Первый раз я оказалась дома у очень доброй женщины. Она кормила меня пирожками, специально испеченными к моему приходу. Потом мы с Евдокией Петровной, так звали женщину, ходили гулять в парк. Она купила мне мороженое на палочке, катала на каруселях. В тот день я впервые попробовала газировку. Прогуливаясь по аллеям парка, держась за руку Евдокии Петровны, я была практически счастлива. Вечером с работы пришел ее муж. Он выглядел уставшим и хмурым, поглядывал на нас не слишком одобрительно и, поужинав, сразу ушел читать газету. Я даже не рискнула спросить его имя, так оробела. Потом меня уложили спать в отдельной комнате на мягкой чистой постели. Я постеснялась сказать, что боюсь оставаться одна в темноте, и долго не могла уснуть. Евдокия Петровна в соседней комнате о чем то спорила со своим мужем. Он то и дело срывался на крик, но тотчас замолкал. Потом женщина зашла ко мне в комнату и села на кровать, включив ночник. Может, она просто хотела посмотреть на меня, или поняла мои страхи, но я была очень благодарна ей за заботу. Мне было семь лет, но я до сих пор помню, с каким выражением смотрела на меня в ту ночь Евдокия Петровна, в глазах ее стояли слезы. Больше она меня не брала. Я думаю, ее муж не согласился приютить девочку из детского дома. Пару раз мне передавали от нее сладости, потом прекратилось и это. Передать горе, поселившееся в моем маленьком доверчивом сердце, невозможно словами. Несколько лет после этого я ждала Евдокию Петровну, только став взрослее, я, наконец, осознала — она не придет, никогда. Елена Владиславовна сама порой плакала, глядя на меня, вцепившуюся в забор с глазами устремленными на дорогу ведущую к воротам. Второй раз в семью я попала в возрасте одиннадцати лет. Зачем супруги Горкины брали к себе ребенка из детского дома, я не поняла. У них была своя девочка. Люся. Меня этот вопрос не очень то волновал, мне нравилось играть с Люсей, у нее была целая коробка замечательных игрушек, полки с детскими книгами. Ее папа показывал нам диафильмы. Мне очень нравился этот процесс. Я принимала активное участие в натягивании белой простыни на стену, в установке аппаратуры, и потом с замирающим сердцем сидела в темноте, следя за передвигающимися веселыми фигурками. Горкины были добрыми людьми. Мы могли бы надолго подружиться с ними, но однажды Люся заболела чем то вроде чесотки. Ее родители устроили директору жуткий скандал, обвинив в том, что за детьми в нашем детдоме смотрят отвратительно, ведь заразу по их мнению принесла я. Ко из нас: я или Люся, явились источником болезни, непонятно, но и у нее в школе и у нас в комнате девочки переболели этой дрянью. До сих пор не могу понять, почему во всем случившемся обвинили меня? Разве я виновата, даже если заболела? Мы выздоровели, но Горкины в нашем Доме больше не появились ни разу.
Теперь все это позади, я не маленькая несчастная девочка, но обида на мать осталась в сердце на всю жизнь. Смогу ли я перебороть ее и нормально общаться с этой женщиной, если найду?
— Так, кажется, все в порядке! — Нина радовалась, что могла помочь мне. — Пошли в подвал, там архив. Сейчас нам сделают выписку из регистрационной книги. Придется заплатить, конечно…
— Это не важно. — Глухо успокоила я подругу, стараясь справиться с расшалившимися нервами. Мы спустились в подвал, где тетенька в не слишком чистом белом халате выдала нам следующие сведения:
Галина Ивановна Глебова поступила в роддом восемнадцатого июня 1977 года. Девятнадцатого июня родила ребенка женского пола. Ночью сбежала через окно в казенном халате и тапочках. Здесь же был адрес мамаши. Сведения о том, искали ее или нет, что она говорила по поводу отказа от ребенка, отсутствовали. Переписав адрес, мы отправились искать мою малую родину.
Мать проживала в двухэтажном желтом бараке на самой окраине города. Найдя дом, мы позвонили в квартиру номер четыре. Открывать никто не поспешил. Вероятно, хозяева уехали или просто были на работе. Мы вышли и уселись на лавочку у подъезда, не зная, что делать дальше. К нам подошла неряшливая женщина неопределенного возраста.
— Девчонки, закурить не найдется? — Нина, молча, достала сигареты. — А вы чего тут сидите? Ждете что ли кого?