Выбрать главу

Но как бы то ни было, в последнем прорыве, я стал беспомощным и никому не нужным инвалидом — без профессии, без денег, и без здоровья. Если бы не моё чудовищно тренированное тело — я давно бы сдох под забором, но организм всё сопротивлялся, печень не хотела сдыхать, хотя я убивал её литрами мерзкой «палёнки», а мои мышцы, хоть и обмякшие, после года лежания в госпитале, могли легко порвать любого, кто осмелится мне перечить. Трижды я был в отделении милиции, за пьяный дебош — дважды какие-то сопляки насмехались над моей ковыляющей походкой — я переломал им рёбра, но и меня хорошенько запинали — ну что я, калека, с почти не сгибающейся правой ногой, мог сделать против двадцати уродов, которые кричали алла акбар и насмехались над стариком. Однако я сделал — что мог, как и делал всегда — бился до последнего.

Один раз попал в милицию на то, что избил соседа — толстомордый хряк, который ставил свой мерседес носом прямо к крыльцу, ведущему в подъезд — ему было так удобнее — а когда я попросил его на ставить так машину, потому что всем трудно проходить, особенно мне — он заявил, что ему насрать на всех, а особенно на такого… алкаша. Его потом едва откачали, после удара в солнечное сплетение — чистый нокаут. Если я и выглядел, как старик — седой, заросший поседевшей бородой, так под моей одеждой скрывались ещё не умершие мышцы и тело знало, как их использовать.

Мне было всего тридцать лет, а выглядел я как семидесятилетний старик. Волосы на голове были белые, как снег, а моя густая борода, была седа, как у столетнего аксакала. В общем — последние три года я усиленно добивал себя — покончить с собой не хватало духу, да и стрёмно как-то, зачем тогда Бог вынес меня из чеченской мясорубки? Но и жить не хотелось. Орден Мужества лежал в шкатулке, единственной вещи, сохранившейся от матери. Остальное я раздал или продал за копейки, в приступах пьяного угара.

Старик опять прикрикнул, и я заковылял за ним, перебарывая знакомую боль в ноге. Мне не впервой было, по-пьянке, просыпаться в незнакомых местах — но этого я никогда не видел раньше. Это был большой пустырь, на краю города — уже смеркалось, а в городе не горело ни одного фонаря, по булыжным мостовым с грохотом ехали одинокие, запряжённые лошадьми повозки — от простых телег, до карет. Я с удивлением тряхнул головой — что за наваждение? Где я? Голова разболелась ещё больше, думать не хотелось — всё потом. Обдумаю. И я двинулся за стариком, уже заворачивающим за угол старого строения с проваленной крышей.

Мы шли ещё минут пятнадцать, когда старик что-то сказал, показал рукой на нору, ведущую под большой дом и нырнул в неё, сразу, как провалившись в преисподнюю. Я последовал за ним — оказалось — вниз вела лестница, очень крутая, и если не знать, что там ступеньки, можно было слететь и как минимум набить себе синяков и шишек, а может и сломать шею. Я всё-таки удержался на ногах и медленно, опираясь на палку, сполз вниз. Лестница заканчивалась дверью, висевшей на толстых железных петлях, за ней находилась довольно большая комната — видимо раньше это был или склад, или какое-то другое подвальное помещение, в углу его стоял стол, на котором старик уже разжёг свечу, бросающую неровные отблески пляшущего пламени на грубые каменные стены, украшенные потёками и пятнами плесени. Старик показал на табуретку возле стола и я сел, пытаясь понять — на каком он языке говорит? Его речь ни на что не была похожа, хотя он и пытался сказать на разных языках — фраза повторялась, была ясно, что он спрашивает — кто я такой и откуда взялся?

Свеча стала оплывать и затрещала, старик с неудовольствием что-то сказал и достал, опасливо оглянувшись на меня, из каких-то тряпок, непонятный предмет, чем-то похожий на лампу Аладина. Он поставил его в центр стола и сказал какое-то слово, что-то вроде «абракадабра» и предмет засветился не очень ярким, но ровным неоновым светом. У меня от удивления чуть не отпала челюсть — а старик засмеялся и сказал:

— Амбак! — показывая на светильник — масунта амбак! Потом посмотрел на меня и ткнул себя в грудь: Катун! — ткнул в мою сторону — У?