Иисус молчал.
В эту минуту в дверь постучали, служитель встал и, отворив дверь, скрылся за нею, но вскоре вернулся. Он подошел к Анне и что-то шепнул ему на ухо.
– Пусть идет. Он мне уже надоел, – сказал Анна, вставая с кресла. Повернувшись к другому служителю, Анна сказал: – Вели принести ко мне в спальню вина, что-то у меня голова разболелась…
…Синедрион уже собрался в большой комнате, во дворце Каиафы. Именно эту весть и шепнул на ухо Анне служитель, и тот обрадовался, что вновь может лечь в свою мягкую, теплую постель и выпить перед сном чашу вина. Анна и так уже многое сделал, пусть теперь другие повозятся с этим Иисусом.
Собрались фарисеи, саддукеи, старейшины. Некоторые из них никогда не видели Иисуса, лишь слышали о Нем и пришли сюда среди ночи из любопытства, другие – яростно ненавидели Иисуса, а третьи – очень любили Его и пришли сюда, чтобы как-то помочь Ему, что-то предпринять, но они были в меньшинстве и очень растеряны, не чувствовали в себе сил и молчали. Было много так называемых «свидетелей», коих два года собирал и учил Каиафа.
Иосиф Каиафа вышел в зал в торжественном эфоде, строгий, прямой и на что-то решившийся. Он занял свое место первосвященника и судьи синедриона и открыл заседание, как только храмовая стража ввела в зал Иисуса.
Когда ввели Иисуса, у Никодима больно сжалось сердце. Он взглянул на первосвященника и успел заметить, как тот заметно и нервно вздрогнул и мгновенно побледнел. Каиафа широко раскрытыми глазами некоторое время пораженно глядел на Иисуса и потом первые выступления прослушал невнимательно. Никодим хотел обратить внимание рядом с ним сидящего Иосифа Аримафейского на Каиафу, но он увидел, что Иосиф зачем-то скрупулезно рассматривает членов синедриона и видимо был весь поглощен этим занятием.
Начался и опрос «свидетелей». Они многое говорили, припоминали, почему-то обвиняли Иисуса в том, что Он исцеляет болезни и воскрешает мертвых. Всё это было несерьезно, но Каиафа пока ничего не говорил, сидел прямо и неподвижно, но видно было, что он недоволен и зол. Два «свидетеля», отобранные Анной, припомнили, что Иисус грозился разрушить Храм, больно избил торговцев и менял бичом и разогнал скот, а значит, еще нанес ущерб материальный.
Затем стали выступать с мест добровольцы – ораторы из фарисеев и саддукеев.
– А вот и он, – сказал тихо Иосиф Аримафейский Никодиму.
Никодим не понял и посмотрел на выступавшего сейчас оратора.
– Не туда смотришь, Никодим, – сказал ему Иосиф. – Видишь, напротив сидит фарисей во втором ряду третий слева. Маленький, худой, почти незаметный.
Никодим посмотрел на фарисея, на которого указал Иосиф. Действительно, незаметный, с серым лицом, с тонкими губами, которые располагались почти сразу же под носом, и более ничем не примечательный. Никодим никогда и не замечал его в синедрионе. Никодим удивленно взглянул на Иосифа, ожидая его разъяснений.
– Я потом тебе скажу о нем, – шепнул Иосиф.
Никодиму не сиделось на месте, он хотел выкрикнуть слова в защиту Иисуса, но слова против его воли застряли в горле комом и словно тяжесть какая-то навалилась на него. Он поглядел на Иисуса, в Которого летели сейчас камни человеческой глупости. Он видел очи Иисуса, и они приказали ему молчать, не выступать.
– Иосиф, что же это происходит? – шепнул Никодим.
– Потом объясню. Пока молчи, – тихо ответил Иосиф.
Вдруг поднялся Каиафа, подошел к Иисусу и сказал громко, чтобы слышали все:
– Ты грозился разрушить Храм и в три дня создать новый Храм Божий. Что же ничего не отвечаешь? Они против Тебя свидетельствуют.
Иисус молчал.
– Заклинаю Тебя Богом Живым, – грозно выкрикнул Каиафа, как выкрикивают свои заклинания языческие жрецы, – скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?
– Ты сказал, – ответил Иисус. – Скажу вам более: отныне увидите Сына Человеческого, Сидящего одесную Силы и Грядущего на облаках небесных.
Вдруг кровь бросилась в лицо Каиафы.
– Он богохульствует! – закричал Каиафа. Лицо его подергивалось судорогой. – На что вам еще свидетели? Все, все слышали богохульство Его!
Он, не владея уже собой, в истерике сбил с себя свой головной убор и обеими руками разодрал свой эфод.
– Что скажите вы теперь? – кричал Каиафа, воздев трясущиеся руки и горящими сумасшедшими глазами оглядывая ряды членов синедриона.
– Повинен смерти, повинен смерти, – доносилось со всех сторон зала.
– У нас праздник. Мы не можем казнить Его, – кричал Каиафа, расхаживая по залу в разодранной своей одежде. У него был нелепый, невозможный, сумасшедший вид. Он весь заметно дрожал. – К римлянам Его! Попросим у них справедливости. Лучше пусть умрет один человек, чем погибнет народ наш. За народ! За веру! – взревел он под конец.