– Этого еще не хватало! – тихо процедил сквозь зубы прокуратор, отметив тут же про себя, что связанный совсем юн и очень избит.
«Странно, на преступника Он не похож. Что же такое Он мог сделать? Хлеб в местной лавке, что ли, украл?» – подумал Понтий Пилат и, отойдя от окна, пошел кликнуть слугу, чтобы тот немедленно позвал к нему его секретаря. «Снова суд», – подумал Пилат, закрепляя пряжку на своем плаще.
Дверь отворилась и вошел маленький, неимоверно худой секретарь в черных одеждах. Это был совсем молодой еще человек, но с каким-то старческим маленьким лицом. Вслед за ним вошли стражники, Подсудимый и кентурион. Двери заперли, и все заняли свои места на балконе: Пилат сел в кресло, секретарь сел по левую руку от Пилата за стол, на котором разложил несколько свитков пергамента и письменные принадлежности; Подсудимый стоял в центре балкона перед креслом Пилата, а по обе стороны от Него, отступив на шаг назад, стояли стражники; кентурион стал впереди Подсудимого, но немного в стороне. На балконе под колоннами, с которого равно были видны и восток и запад, сильнее запахло розовым маслом и миртом. Накануне закончились праздники в честь богини Венеры Прародительницы, потомком которой считался Юлий Кесарь, и вся одежда римских солдат, а также казармы во дворце и помещения в башне Антония еще были пропитаны запахами любимых растений богини. Тени от колонн чередовались с солнечными дорожками. Подсудимый стоял в солнечной полосе, Он смотрел в сторону восходящего солнца и чуть улыбался разбитыми в кровь губами.
– Кентурион, – сказал Пилат тихо, но строго, – развяжи Подсудимому руки. Или ты забыл, что на суде не должно быть связанных рук.
Кентурион Логгин опомнился, сделал знак стражникам, и те развязали руки Иисусу.
– Кентурион, все ли записи по делу ты передал секретарю? – спросил Пилат.
– Все, прокуратор, – ответил тот.
– Все ли записи по делу ты получил? – обернулся Пилат к секретарю.
– Все, прокуратор, – ответил секретарь.
Пилат протянул руку к секретарю и тот вложил в нее два пергамента. Пилат бегло просмотрел их, но без внимания и многого не заметил. Все равно все обстоятельства дела обозначатся на суде.
Пилат медлил, оглядывая Арестованного. «Лет двадцати-двадцати двух, не иудей, небогат. Интересно, почему Он все время смотрит в небо?» – отметил Пилат, и более ничего не заметил в Нем. «Он сильно избит, – оглядывал Его далее Пилат. – Ссадины на лице, губа рассечена. Почему Он вызывает такую ненависть к Себе, почему с Ним так жестоко обошлись?»
И тут Арестованный взглянул на Пилата. Пилат вздрогнул, побледнел и отшатнулся на спинку кресла. В первую минуту он не мог понять, что с ним самим произошло и что так поразило его во взгляде Подсудимого. Затем он понял странное: он не может и не хочет отвести свой взгляд от Его очей. «Да Он поразительно красив! Одни глаза чего стоят! Но Он так избит, что я сразу этого не заметил. Взгляд… Что же в Его взгляде? – мучительно думал Пилат. – В нем доброта, и не просто доброта, а какой-то идеал доброты, доброты в чистом виде, и в то же время… Да, власть! Он словно переодетый в нищенскую одежду император. Его обвиняют в том, что Он будто бы называл Себя Иудейским Царем… Нет, в Его глазах какая-то другая власть… Не понимаю».
– Дайте мне записи по делу, – приказал Пилат, и в этот раз внимательно просмотрел один из пергаментов. Это был протокол синедриона.
– Богохульство… Сын Божий… повинен смерти… – бормотал Пилат, затем, обернувшись к кентуриону, он спросил: – Что кричат люди за оградой? Чего они хотят?
– Они пришли по этому делу, прокуратор, – почтительно ответил кентурион Логгин, – и требуют, чтобы ты распял Его, – указал он на Иисуса.
– Что-о?! – тихо и грозно спросил Пилат. – Мало того, что эти иудеи закрыли все мои проекты своим Законом, мало того, что из-за них я снял кесарские вензеля с ворот претории, теперь они мне будут указывать, какое решение я должен принять на суде?!
Даже невозмутимый всегда кентурион Логгин дрогнул от этих тихих слов прокуратора.
– Что же, приступим к суду, – тихо и медленно произнес Пилат.
– Знаешь ли Ты латынь? – спросил Пилат Иисуса, – или вести допрос на еврейском?
– Я знаю много языков, – просто ответил Иисус на латыни. – И буду отвечать тебе на том языке, который изберешь ты, прокуратор.
Пилат поймал себя на том, что он любуется мелодичным, богатым оттенками голосом Подсудимого. Но как Он говорит на латыни! Как настоящий римлянин, получивший хорошее образование, знающий философов и авторов.
– Назови Себя. Кто Ты? – продолжал Пилат.