Когда Иосиф очнулся, было еще светло, но солнце сильно склонилось к горизонту. Иосиф вскочил с ложа с легкостью пятнадцатилетнего отрока. Он был одет для выхода. Поправив на себе одежды и приказав слуге приготовить носилки, он вышел из своего дома, чтобы отправиться к прокуратору иудейскому Понтию Пилату…
…Никогда на планете Земля от самого того времени, когда в космических просторах вокруг Солнца мчался с огромной скоростью полурасплавленный шар и когда произошла первая ее катастрофа – вторжение в ее строящиеся светлые миры полчищ демонов во главе с черным исполином, не было и не будет большей катастрофы, чем та, которая произошла в эту пятницу, четырнадцатого нисана. Преображение Земли, уничтожение законов зла, болезней и смерти – всё это отодвинулось далеко в глубину веков. «Теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму, а у кого нет, продай одежду свою и купи меч». Войны, землетрясения, катастрофы, нужда будут еще века и века сотрясать тело Земли, слезы и кровь будут океанами заливать планету, страдания будут обязательными спутниками жизни каждого из живущих в этом мире. Размеры и значение этой Катастрофы трудно и приблизительно представить себе людям. Черепоподобная Голгофа будет еще долго тревожить, мучительно отзываться в самой глубине душ всех живущих на Земле, и в страданиях, и в исчезающих в утреннем свете снах они будут видеть безводную серую долину, «череп» Голгофы и три креста, вонзившиеся в небо. Болезни, войны, страдания, мучения, новые еще более жестокие казни и пытки, смерть каждого напомнят миру о среднем кресте на Голгофе. И наступят времена еще страшнее, еще темнее, когда блаженны будут нерожавшие и сосцами не питающие, ибо явится в конце времен сверхчеловек, и не будет злу числа. Нарекут сверхчеловека антихристом, и будет править он – президент всей земли – три века, ибо наука продолжит его жизнь до бесконечности и станет он бессмертным. И вот взойдет он на высокую гору власти и славы своей, и ступит на самый пик горы сей, но низвергнется оттуда – даже не в темный ад, на самое дно, – а в небытие, постепенно разлагаясь, покуда не исчезнет совсем. Возрадуются люди гибели его, и не будет радость сия грех, ибо он – не человек, не животное, а дьяволова кукла, завладевшая чужим духом, чужой монадой, и монада эта будет освобождена и спасена.
Лишь тогда наступит свет. А ведь свет был так близок сейчас в Иудее. Ведь Иисус уже пришел на землю, Он и есть Свет, Спасение и Жизнь…
…Иуда лишь чувствовал, что совершается что-то непонятное для его разумения, что-то грандиозное, чего никак нельзя объять человеческим разумом. Вдруг стало темно. Иуда поглядел в небо и увидел, что тяжелая страшная туча накрыла собою каменистую долину с Голгофой и великий город, и ночь наступила среди дня. Небесный огонь упал на город, и сотряслась земля, на которой он построен, от грозного удара. Иуда вздрогнул и нервно закрыл руками свою голову и лицо, чтобы не видеть, как сверкают в темном небе небесные костры. Напуганные жители Иерусалима и паломники, пришедшие в город к празднику, заторопились обратно в город, а хлынувший ливень смыл остатки толпы, глядевшей на казнь. И остались под ливнем три креста с осужденными, двойное оцепление из римских солдат, снявших свои шлемы и накинувших на головы огромные капюшоны своих плащей, и Иуда, спрятавшийся от потоков грязи за большим камнем. Теперь уже он не боялся молний, даже, может быть, желал себе смерти и смело Иуда взирал на небесный огонь. Но взгляд его все время возвращался к среднему кресту на Голгофе. А город совсем исчез в серой пелене, словно и не существовал он никогда на свете, а была только огромная каменистая долина и эта серая пелена. Ветер бушевал, меняя свое направление, он дул то с юга, то с запада, и покорно подчинялась его капризам небесная вода.
Но ливень оказался недолгим, постепенно он редел, не так часто сверкали молнии и грохот грома реже тревожил слух. Ветер уносил тучу к северу. И видны стали мокрые, темно-серые стены города, только что родившегося из водяной завесы. Туча ушла, снова выглянуло солнце. Пахло мокрыми камнями, сырой землей, и дышать после грозы стало легче.
Легионеры в оцеплениях сняли тяжелые мокрые плащи и одели шлемы, но с места так и не сдвинулись, а палачи и их помощники вновь переворачивали на колеса повозки, под которыми они прятались от ливня. Распятые на крестах по-прежнему подтягивались, упираясь ногами в маленькую перекладину для ног, чтобы вдохнуть воздух в тесную грудь. При этом они причиняли себе невыносимую, на грани шока, боль в пробитых гвоздями руках и ногах. Всё было в этой казни мучительно: сначала зазубренными граненными гвоздями пробивали, дробя кости, перебивая нервный узлы, руки и ноги, и крики осужденных оглушали палачей, затем, когда над землей с помощью толстых крепких веревок поднимали крест, крики прекращались, так как осужденные начинали задыхаться. Но сила жизни, желание жить и в страшных муках на кресте, заставляли повешенных, упершись пробитыми гвоздями ступнями в перекладину для ног, подтягиваться вверх, причиняя себе немыслимую боль в пробитых руках и ногах, чтобы освободить грудь, глотнуть воздуха и продлить свою жизнь еще на несколько секунд до следующего вдоха. И так некоторые осужденные жили на кресте до трех суток, а единицы выдерживали и больше.