Анна очень дорожил этой чашей в кровавых рубинах и пил вино только из нее, до того любил он эту чашу. И любил он ее потому, что для него она была не символом сотрудничества, а наоборот, – символом вражды. Она напоминала ему о надменном римлянине и, может быть, в ту минуту, когда он отпивал из нее красное виноградное вино, он воображал, что пьет самое кровь своего врага. «Всегда нужно помнить о враге», – любил говорить Анна.
Каиафе бросилась в глаза игра огней в красных рубинах, и перед ним мелькнул образ Понтия Пилата и тотчас погас.
Каиафа нервничал, ему не сиделось. Не хотелось ни пить, ни есть. Он встал и несколько раз прошелся от стола к окну и обратно. Анна наблюдал Каиафу и пил вино, причмокивая вялыми бесцветными губами, чтобы тоньше распробовать вкус вина и уже в который раз подносил чашу к своему маленькому крючковатому носу, чтобы еще раз ощутить его аромат.
– Превосходное вино. Сорок лет тому назад хороший урожай винограда был в долине Изреельской, – первым заговорил Анна. – Каиафа, как ты находишь вино?
– Что? – Каиафа был задумчив. – А? Вино? Мне больше нравится «Фалерно».
– Любимое вино римских кесарей? – усмехнулся Анна.
Каиафа вздрогнул и остановился. Анна недолюбливал римлян, вернее, ненавидел их, и было неосторожностью со стороны Каиафы, который всеми силами старался расположить к себе старого бывшего первосвященника, этого хитрого, всех подозревающего старца, своего тестя обмолвиться в его присутствии о том, что Каиафе нравится что-нибудь римское. Так думал Каиафа. Он всегда мечтал о первосвященническом месте, но с тех пор, как Иудея лишилась своего царя – Архелай, сын Ирода Великого, был лишен трона еще императором Августом и отправлен в изгнание – она, Самария и Идумея были присоединены к римской провинции Сирии; в Иудее появилась должность прокуратора (по-еврейски – игемона), а должность первосвященника стала как бы выборной. И прокуратор, и первосвященник подчинены были императорскому легату в Сирии, который и назначал на эти должности, кого хотел, дав предварительно императору лестную характеристику очередной кандидатуре. Таким образом, Каиафе приходилось угождать и Анне, так как именно из его рода назначались первосвященники, и римлянам – легату и прокуратору, так как первый обладал властью назначать первосвященников, а второй мог написать на него жалобу легату или самому императору. Тиверий же был непостоянен, капризен, подозрителен, а потому и доверчив к доносам и даже к анонимкам. Именно он на четвертом году своего правления одним своим истерическим словом лишил Анну формальной власти. Каиафа, благодаря своей услужливости, умению угождать и вашим и нашим, удерживал эту должность за собой уже несколько лет и, конечно, терять ее не собирался. Не для того он стал зятем Анны, старался поддерживать хорошие отношения с Валерием Гратом, а теперь с Пилатом и столько лет льстил императорскому наместнику в Сирии Люцию Виттелию!