Ступив на террасу дома, Иисус сказал:
– Ныне пришло спасение дому этому, потому что и он сын Авраама. Ибо Сын Человеческий пришел найти и спасти погибшее.
После приветствия по обычаю Закхей провел гостей в трапезную, где оставил их на короткое время без своего общества, чтобы дать указания слугам. Сразу весь дом пришел в движение: слуги, привыкшие в этом доме повиноваться по первому знаку хозяина, очень быстро накрыли огромный стол для гостей. Сам Закхей словно был в лихорадке: метался по всему дому, не зная уж как лучше принять, угостить, приветить и развлечь столь Высокого Гостя, подгонял слуг, досадовал, что, может быть, что-то не так, а затем замирал в блаженстве и обмякал под ласковым взглядом Иисусовых очей.
Иуда был недоволен. Почему так благосклонен Иисус к неиудеям, а из иудеев избирает «не тех». Вот Закхей иудей, но мытарь, а значит, предатель. Иуда лучше его – он бывший меняла, а значит, заботился о том, чтобы изображения кесаря не оскверняли Храм. Но даже для Закхея у Него нашлось слово, и для каждого из учеников у Него нашлось тайное, только им сказанное слово, а для Иуды ничего. Вот недавно Фома похвалялся, что Иисус сказал ему три тайных слова – целых три! – но таких, что он не может их произнести вслух, так как ученики, услышав их, умрут. Эти слова всегда будут пламенеть в душе Фомы, заключил он тогда. Неужели нет никакой тайны, которую бы Иисус доверил только ему, Иуде? Он перевел ревнивый взгляд с Закхея на Иисуса. И тут вздрогнул так, что рукой задел стоящую перед ним пиалу. Та упала на пол, звеня и подпрыгивая, а ее содержимое обпачкало Иудин хитон. «Ничего страшного», – донеслось до сознания Иуды, словно издалека. Кто-то заботливый, бывший рядом, отряхивал его хитон, но Иуда не видел его. Иуда ощутил внезапный холод в лице и понял, что побледнел: прямо на него ласковыми очами смотрел Иисус. Иуде показалось, что душа его голая, вся наизнанку, вся до самых потаенных глубин озарена проникновенным светом Иисусовых очей так, что не осталось ни одного атома ее не освещенного, притаившегося. Иуда вдруг вскочил с ложа от сильного, невыносимого желания броситься к ногам Иисуса и в судорожном мужском рыдании покрыть Его сандалии, край Его хитона и каждую кисточку Его таллифа жгучими, больными поцелуями. Но он не посмел… Он не Нафанаил и не Петр, сохранившие ребенка в себе, и не Иоанн, который сам ребенок по естеству своему. Велика и бездонна тайна Иисуса, но у Иуды нет перед Ним тайн – и он не смеет.
Казалось, лишь на мгновение Иисус задержал Свой взгляд на Иуде, теперь Он смотрел на других учеников, смотрел на Закхея и смеялся, слушая Закхеев рассказ. Смеялись все, кроме Иуды. До него не доходил смысл слов Закхея. Он пожирал глазами Иисуса. Какой у Него голос! Он говорил тихо, ласково, словно пел, и все слова Его, словно звенья в драгоценном ожерелье, были подобраны одно к одному и проникали глубоко в сознание слушателей, в самый мозг, в самое сердце – от центра Вселенной в центр человека. Что за чудо Его улыбка, Его смех! Иуда часто слышал Его смех. Оказалось, что Нафанаил обладал очень развитым чувством юмора. Он умел рассказывать смешные истории, как и Закхей, и умел в беседе вставить острое словцо, которое заставляло смеяться не только учеников, но и Учителя. Его смех! Так чисто, лучезарно и заразительно смеются младенцы, только что пришедшие в мир из рая, так смеется Солнце, дарующее нам жизнь. И невольные, безмолвные, счастливые слезы хлынули из глаз Иуды; но кто-то раздирал его рот – и Иуда засмеялся…
И смех Иуды утонул в общем веселом добром смехе…
Трапеза окончена…
Где-то вдали слышатся слова Закхея:
– Теперь я вижу, что очень грешен. Господи! Половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо…
…Хмурый и как бы разбитый Иуда вышел на террасу. Был десятый час дня [По нашему времени – около 17.30; летом дневные часы были длиннее на несколько минут, чем в дни равноденствий. – В.Б.] и горячий воздух медленно струился, лениво омывая предметы и жителей Земли. Месяц ав только начался, [Ав – (июль-август) – здесь: середина июля. – В.Б.] было очень жарко, но в Иерихоне из-за изобилия деревьев это не так чувствовалось. Многие ученики ушли гулять по городу, на террасе сидели только Левий Матфей с вечными каламом и пергаментом и Симон Кананит, который с аппетитом ел сочный померанец.
– Скажи, Кананит, ты был зелотом? – строго спросил его Иуда.
Симон и Матфей недоуменно переглянулись. В глазах Матфея мелькнула тревога. Матфей, полный, добродушный ученик, поэт в душе, любитель притч и стихов, который совсем недавно восхищался гениальностью строк молитвы-стихотворения «Отче наш», автором которой был Сам Иисус, так любил мир и спокойствие, что нередко брал на себя роль миротворца в спорах и недоразумениях, усмиряя противников то мудрым словом Соломона, поклонником которого он был, то своей простой логикой.