– Снова Платон, – устало-презрительно проговорил Иуда. – Конечно, он ведь тоже грек, как и ты.
– А ты, Искариот, имеешь что-то против эллинов? – ласково спросил Филипп.
Иуда одним беглым взглядом окинул мощную фигуру грека-ученика, рассчитал мгновенно, насколько милостив к его лицу будет кулак Филиппа, и благоразумно отступил:
– Я говорю, что каждый поддержит своего земляка, – промямлил Иуда. – Чувство родины – сильное чувство.
– Я с тобой согласен, – понимающе улыбнулся Филипп.
– А я не согласен, – вдруг сказал Симон Кананит. – Не согласен, что редко какой человек способен на такую любовь. Человек создан по подобию Божьему, а значит, каждый человек способен на сильную любовь. Другое дело, что человек забывает об этом Великом Подобии, ленится понять Бога и довериться Ему; для многих людей сейчас князь мира сего понятнее, а для чувства трудиться нужно. Животные, как дети, живут в полном доверии к Богу, поэтому и кажутся нам нравственно выше нас. Вот, Искариот, я говорил тебе о любви, много раз повторяя слово «ближний». Помнишь, как Учитель нам объяснял, кто такой ближний, когда Он рассказал нам притчу о добром самарянине? А у тебя, видно, ближний тот, кто иудей, а остальные люди – дальние. Да, я был зелотом, видел рядом с собой людей, словно обезумевших от проливаемой крови, – им было мало крови. Они требовали еще и раздражались, когда не было кого убивать. Я зарекся убивать даже римлян. И овода не убью, который из меня будет кровь сосать, а вежливо его отстраню. Для меня теперь все ближние, потому что все хорошие, просто несчастные – они Истины не знают.
– Твое право, – уклончиво сказал Иуда, немного помолчав.
– Тот, кто стал свободным из-за знания, – из-за любви раб тех, кто еще не смог подняться до свободы знания, – сказал Филипп.
Иуда с удивлением посмотрел на Филиппа, но скоро его взгляд стал презрительным.
«Значит, власть и любовь – одно, а любовь – это рабство? Тот, кто владеет Истиной, тот раб тех, кто не знает Истины, то есть тех, кто недостоин. Нет, тут что-то не так, ибо получается, что царь – раб недостойных. Софизм, как говорят греки, – думал Иуда. – Какие же тайные слова Он им наговорил, что они смеют так рассуждать?»
Иуда увидел шедших по каменной, аккуратно подметенной дорожке сада Иисуса и Закхея. Они шли рядом и беседовали. Ревность уколола Иуду. Если бы Иисус поговорил с ним, Иудой, наедине…
Но когда Иисус и Закхей приблизились к террасе, Иуда едва подавил в себе желание броситься наутек; ему захотелось как-то стушеваться, стать незаметнее. Он взглянул на Иисуса и теперь его бросило в жар, – Иисус задумчиво смотрел на Иуду. Затем Он отвернулся для того, чтобы что-то ответить Нафанаилу.
Подошли другие ученики и все вошли в трапезную, где по распоряжению Закхея уже был накрыт стол к ужину. Во время ужина Иуда еще раз поймал на себе взгляд Учителя. «Что это? – думал Иуда. – В гляделки мы с Ним играем, что ли? Может, Он готовит меня к какому-то важному разговору? Может, и я дождался тайного слова?»
Для кого на вечерней беседе говорил эти слова Иисус?
«Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник. Входящий дверью есть пастырь овцам: ему придверник отворяет, и овцы слушают голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, а бегут от него, потому что не знают чужого голоса.
Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и пажить найдет. Я есмь пастырь добрый: и знаю Моих, и Мои знают Меня. Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привесть, и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь».
Чать вторая. Катастрофа. Выход
Глава 15. Гора Фавор
Милая их сердцам Галилея встретила Иисуса и Его учеников бушующей зеленью своих долин и холмов, и стали стираться в их памяти каменистые пыльные дороги Иудеи и Самарии. Много чего было. Но запомнилось им одно забавное приключение, взволновавшее учеников. Случилось это, когда Иисус и Его ученики, выйдя из Иерихона, где их порадовал своей верой начальник мытарей Закхей, направились через пустынное место в Самарию. Из зарослей, мимо которых проходили они, неожиданно вышла на тропинку львица. Может быть, она сбежала из римского цирка, а может, где-то неподалеку развлекались охотой римские аристократы. В глазах львицы сверкнула ярость, а морда ее была испачкана чьей-то кровью. Ученики, по правде сказать, струхнули, растерялись и отступили на шаг, не зная, что им делать. Но тут выступил вперед Петр.
– Позволь, Господи, я придушу ее своими руками.