– Я такой же ученик, как и другие, и имею право свое слово сказать, несмотря на мой возраст. И тебе, Искариот, придется считаться и со мной, как и с другими.
Иуда обернулся и взглянул на Иоанна. Красота Иоанна вдруг резанула по сердцу Иуды. Как уже было сказано, Иуда любил красоту и уважал ее, но не такую, которой обладал отрок Иоанн. В общем, все ученики Иисусовы были, как на подбор, статны и красивы. Но особенными красавчиками считались Нафанаил и Иоанн Зеведеев. Но если первый обладал милой красотой, на которой отдыхал утомленный глаз и которая самому обладателю обходилась в жизни дорого и была в тягость, поскольку именно такие красавцы почему-то были неудачливы в личной жизни и часто оставались сами с разбитыми сердцами, то у Иоанна была иная красота – живая, пылкая, задорная, броская, волнующая и, если можно так сказать, уже уверенная в себе, несмотря на еще нежный возраст Иоанна; красота, которая, если к ней добавить хорошую обеспеченность, разбивала много женских сердец и которая давала ее обладателю много преимуществ в жизни, как в личной, так и по линии карьеры. Иуда решил не просто обидеть Иоанна, а даже унизить его.
– Благодари Бога, что ты из избранных и Иисус позвал тебя. Судьба капризна, и ты мог стать рабом в римском доме. А ты знаешь, что делают в Риме с такими красивыми, но бедными мальчиками твоего возраста? Вдруг бы тебя заметил не Иисус, а какой-нибудь богатый римлянин?
Иоанн весь вспыхнул от этих слов, он чувствовал, что краснеет, и злился не столько на Иуду, так обидевшего его, сколько на себя за то, что он молод и не может еще управлять своими чувствами. Дрожащими губами, плохо сдерживая гнев, но стараясь говорить гордо и насмешливо, он ответил:
– То, о чем ты, Искариот, говоришь, меня не касается. Я не «бедный мальчик», мой отец Зеведей – хозяин многих лодок; к тому же, я не язычник, я иудейской веры, а Писании сказано, что это мерзость перед Богом. Римляне уважают нашу веру.
Иуда тихо засмеялся.
– Если бы все соблюдали законы да оглядывались на всякое там уважение, то в мире не было бы преступников. Тем более, что ты не иудей, а галилеянин.
– Я твои слова о богатом римлянине тебе запомню.
Иуде вдруг стало смешно.
– Запомни, мальчик, запомни. Пока римляне на нашей земле, всякое может случится с такими… красавчиками.
Иуда, договорив эту фразу, снова почувствовал приступ злобы, поэтому решил оборвать этот странный разговор и поторопился уйти от Иоанна. Иуда уже жалел о своей несдержанности, о том, что позволил себе связаться «с этим младенцем».
У Иуды остался осадок от этой глупой ссоры и на следующий день; и когда они с Фомой шли рядом по извилистой тропинке в долину, где виднелось какое-то небольшое селение, Иуда еще хмурился, морщился и плевался.
– Ты слышал, что об Иисусе сказал Петр? – вдруг спросил Иуда у Фомы.
– Ты о том, что Иисус – Христос, Сын Бога Живого? – сказал Фома.
– Об этом я тебя и спрашиваю. Ты всегда такой задумчивый. О чем ты думаешь?
– О чем и все.
– Но ты, именно ты, о чем думаешь? – допытывался Иуда. – Ты, вероятно, уже и позабыл, о чем я тебя спросил.
– Нет, не позабыл, – ответил Фома.
– А я задал тебе два вопроса, – Иуда насмешливо посмотрел в серые глаза Фомы. Но Фома невозмутимо выдержал этот взгляд.
– Тебе по порядку ответить? – серьезно спросил Фома.
– Сделай милость, не томи.
– Я слышал то, что сказал Петр, и он сказал правду. Вот об этом я и думаю.
– А как ты знаешь, что Петр сказал правду?
Иуда остановился. Остановился и Фома.
– Потому что его слова подтвердил Иисус.
– Но Иисус это сказал Сам о Себе. И ты веришь Иисусу? Скажи, Фома.
– Иуда, я иногда тебя не понимаю, – сказал Фома, и стал рассматривать Иуду, словно видел его впервые.
– Иногда? Значит, в основном понимаешь?
Фома не ответил и пошел дальше по тропинке. Иуда нагнал его.
– Вот что, Фома, ты никогда не поймешь, что у меня здесь. – Иуда странно поглядел на Фому и ударил себя несколько раз крепким, жилистым кулаком по открытой, поросшей рыжим волосом груди: – И тебе я этого не скажу, слышишь?
Фома даже отступил на шаг назад и беззлобно, так как сердиться совсем не умел, задумчиво смотрел на взволнованного Иуду. Тот, когда горячился, очень размахивал руками, что завораживало, и жесты его были резкими, энергичными. Рыжие брови чуть приподнимались у основания и чуть сходились над переносицей, возле внешних уголков глаз собирались мелкие морщинки, нижние веки вздувались, глаза чуть прищуривались и метали зеленые искры, причем смотрели с такой болью, словно Иуде наступили на мозоль, а верхняя тонкая губа болезненно змеилась. Наглядевшись на Иуду, Фома произнес с некоторым удивлением: