- Ай-ио!.. Притворяешься! Вижу, не спишь! Хороший видела сон?
- Страшный, - решилась тихонько ответить Ниссо.
- Проснулась, теперь не страшно?
Ниссо решила молчать, - и сейчас молчать, и потом. Все время молчать, как молчала вчера.
- Меня боишься - не отвечаешь? - спокойно спросила Гюльриз, и Ниссо увидела ее лучистые смеющиеся глаза.
- Не знаю, какая ты, - чуть слышно прошептала Ниссо вопреки своему решению.
- Ио! - засмеялась старуха чистым, свежим, хотя и обведенным морщинами ртом, в котором зубы были белыми, как у молодой. - Я очень страшная, - две руки, голова одна, тебя покормить хочу, наверное, голодная очень...
- А ты кто? - Ниссо сдвинула одеяло с лица.
- Я? - старуха, шутя, толчком пальца в подбородок вскинула голову. Гордая я! Советской власти мать я! - и погрозила пальцем: - Со мной разговаривать знай как!
- Ты власть? - не поняла Ниссо.
- Я не власть... Мой сын Бахтиор - советская власть. Мой сын Бахтиор, у которого ты в доме сейчас. Плохого тебе он не хочет... Вставай, валялась много... Зови меня нан . Есть мать у тебя или нет? Молчишь? Ио! Вставай. Наверное, дэв унес твое платье, напрасно я стирала его: на веревку повесила, утром - смотрю, нет его, ничего не понимаю, только думаю: не стоит рвань такую жалеть. Вставай, мою рубашку наденешь!
Ниссо послушно откинула одеяло, спустила ноги с кровати. Старуха, кажется, очень добрая.
- Болят? - участливо спросила Гюльриз, глянув на вздутые длинные ссадины. - Ходить можешь?
- Немножко болят, теперь ничего! - стыдясь своей наготы, Ниссо встала. - Скажи, нана, откуда шум? Река где?
- Большая река - внизу. Маленькая - под стеной бежит. Такой дом у нас, спасибо Шо-Пиру, - придумал, чтоб летом не жарко было.
- Шо-Пир - кто?
- Вон спит! - указала Гюльриз на окно. - Тебя вчера принес.
- Твой сын он?
- Мой сын - Бахтиор, тоже спит, вон в шалаше. Шо-Пир русский, хотела бы я такого сына родить!
Гюльриз на минуту вышла за дверь, вернулась.
- Н рубаху, бери! - и бросила на кровать длинную холщовую рубаху. Одевайся, мыться идем, пока не проснулись они!
Успокоенная Ниссо покорно последовала за ней. Старуха провела ее через террасу, захватила кувшин с горячей водой, сошла к ручью, над которым висел на крепких тополевых бревнах угол террасы.
Скинув длинную, путавшуюся под ногами рубашку, Ниссо приготовилась мыться в ручье. Но старуха велела ей сидеть неподвижно, сама стала мыть ее горячей водой. Ниссо, покорившись, подставляла старухе и спину, и руки, и ноги. "Где это видано, - думала она, - чтоб горячую воду попусту лили? Азиз-хон был богатым, а никогда не тратил дрова, чтоб мыться горячей водой... Но это, правда, очень приятно".
Гюльриз ни о чем не спрашивала. Ниссо про себя рассуждала, что ничего, конечно, и не ответила бы старухе, но странно все-таки: почему она не пристает с вопросами?
Вымыв девушку, Гюльриз велела ей одеться.
- И теперь сама каждый день будешь мыться так. Будешь?
- Буду, нана, - тихо, даже улыбнувшись, произнесла Ниссо.
Гюльриз, подтянув на Ниссо спадавшую до земли рубаху, собрала ее в складки и обвязала вокруг талии шерстяным пояском.
- Потом подошью тебе подол, будет время. Пока так ходи... Идем со мной в дом, там сиди, никуда не беги. А я разбужу Шо-Пира, велел он разбудить, когда ты проснешься.
Ниссо поднялась на террасу, присела на ступеньке, стала заплетать мокрые волосы, - не в мелкие косички, как приказывал ей Азиз-хон, а в две большие косы, как привыкла с детства в родном Дуобе и как заплетены были волосы у старой Гюльриз.
"Русский! - думала Ниссо. - Никогда прежде я не видала русских. Богатый, наверно, такой дом у него - чистый, большой, дерева много: земля, и та из дерева... Русский!.. Вот почему он такой большой, и, значит, у русских глаза голубые!.. Сильный он... Что будет он делать со мной?"
И сразу насупилась, - беспокойство, враждебность вновь овладели ею. Решительно вскинула голову и взглянула в сад, откуда должен был показаться Шо-Пир: нет, никакими сладкими словами он не подкупит ее, она будет молчать, и пусть ей нельзя убежать сейчас - она убежит, все равно убежит потом...
И, приготовившись к борьбе, ожесточившись, Ниссо стала напряженно ждать появления "повелителя пиров". Само имя этого человека говорило ей, что он привык проявлять власть и могущество, что он станет приказывать ей, требовать покорности... Сколько было вчера около той башни людей - он всеми распоряжался... Но ничего, ничего, она станет колючей, как еж.
2
Он подошел к ней сбоку, большой и веселый, так неожиданно, что Ниссо вздрогнула и опустила глаза. В высоких сапогах, в туго затянутых ремнем галифе, в белой рубашке с раскрытым воротом, с мылом в руке и полотенцем через плечо, Шо-Пир появился из-за угла дома, - совсем не оттуда, куда смотрела Ниссо. Остановился перед смущенною девушкой, положил мыло и полотенце на перила террасы и с улыбкой сказал:
- Ну, здравствуй, красавица! Что же, ты и смотреть не хочешь? Чего стыдишься? Помылась, вижу, - на человека похожа стала. - И просто, протянув ей свою крупную руку, повторил: - Здравствуй! Зовут тебя как?
Голос Шо-Пира мягок, тон дружествен. Ниссо, чувствуя, что озлобленность ее улетучивается, но все еще упорствуя, сжала пальцы на коленях и еще ниже опустила голову, чтобы Шо-Пир не видел ее лица.
- Эх ты, дикарка! - усмехнулся Шо-Пир. - Ну, давай руку, в самом деле. У нас, русских, вот так здороваются, - и, сняв с колен руку Ниссо, вложил ее в свою большую ладонь.
Пальцы Ниссо оставались вялыми, и Шо-Пир со смехом добавил:
- Жми! Ну, жми сильней. Вот так здороваться надо. Ты же сильная девушка. По горам шла одна - смелой была, а меня боишься? Смотри на меня!
И, ласково положив ладонь на мокрые волосы девушки, Шо-Пир повернул к себе ее взволнованное лицо. Встретившись с его смешливым взглядом, Ниссо невольно, сама того не желая, улыбнулась.
- Вот так! Давно бы! Смотри, Бахтиор, говорил я тебе? Вот уже улыбается.
Ниссо обернулась. Бахтиор стоял на террасе. Он был без халата, в яхбарской жилетке, надетой прямо на загорелое, худощавое, но хорошо развитое тело. Его широченные мешковатые штаны из домотканого сукна были стянуты под жилеткой шерстяной веревкой, концы которой, распущенные в кисточки были красного цвета. Низкорослый и коренастый, он казался бы очень мужественным, если б в его быстрых черных глазах не сохранилось выражение пытливой наивности. Он смотрел на Ниссо так, будто впервые увидел ее, и, когда она обернулась к нему, сам первый смущенно потупил взгляд. Но тотчас простодушно сказал:
- Она думает, наверно, язык ее - ложка, не пролить бы ни капли!
- Ничего она не думает, - усмехнулся Шо-Пир. Просто не знает еще, что мы за люди такие. Пустяки! Скоро она перестанет бояться. Ну, коза, имя у тебя есть?
- Есть, - осмелев, ответила Ниссо.
- Какое же?
Ниссо сказала с вызовом:
- Имя тебе мое, да?.. Имя скажу: Ниссо. Тебя спрошу: зачем привел меня в этот дом? Тебя не боюсь, все равно убегу!
- Так вот и убежишь?
Ниссо опять насупилась.
- Беги, если захочется, - стараясь набраться серьезности. Продолжал Шо-Пир. - Худого мало, наверно, видела? Ты думаешь, мы тебя держать будем? Беги!
Решительно ничего страшного в этом Шо-Пире нет! И совсем он не важный и на повелителя не похож... И как-то легко на душе, хоть и обидно, что он смеется над ней...
- Вставай лучше, да пойдем вон туда к столу, а то старуха рассердится, есть нам пора, - промолвил Шо-Пир и как ни в чем не бывало схватил Ниссо и, перекинув через перила, повел ее к большому платану, под которым хлопотала Гюльриз.
Голова Ниссо пришлась Шо-Пиру по грудь, в силе его руки не было ни грубости, ни назойливости, и Ниссо уже не противилась никогда прежде не испытанному чувству доверчивой покорности.
В узкогорлом кувшине было молоко, на деревянной тарелке - кусок свежей брынзы, на другой - горка сушеных абрикосов и тутовых ягод. Гюльриз перетерла тряпочкой глиняные пиалы.
- Смотрю я, Шо-Пир, на тебя, ведешь ты ее, думаю: дома не было, сада не было, теперь дом есть, сад есть, корова есть, теперь дочка у меня есть. Все есть!
- Ну не все еще! - остановился перед столом Шо-Пир. - Хлеба вот нет еще. Ты на свою богару когда, Бахтиор, пойдешь?