-- Ах ты дело какое, -- с досадою выкликнул за дверью, -- возьмите письмо тогда, сделайте милость. Я после зайду.
Елизавета решилась открыть дверь.
В кухню вошел бравый солдат-денщик; молодое с черными усами лицо его дышало здоровьем и силою, черные глаза глядели с наглостью, крепкие красные губы обличали энергию. Он взглянул своими наглыми глазами на Елизавету и сказал.
-- Здравия желаем. Ну, и попасть к вам, словно крепость взять.
-- Здравствуйте, -- отворачиваясь от его взгляда, ответила Елизавета, -- давайте письмо ваше.
-- Сей минут. -- Денщик, не сводя загорающегося восхищением взгляда, полез в карман за письмом и достав его, проговорил: -- а подождать не дозволите. Так бы это расчудесно было. Я бы вам и помог, ежели что надо.
Елизавета вспыхнула под его взглядом и смутилась.
-- Нет, нет и думать нечего. Дайте письмо и идите.
-- Э-эх -- вздохнул денщик, -- получите-с. Век бы не ушел от вас -- прибавил он тихо.
Елизавета сердито нахмурилась и сняла с петли дверной крючок.
-- Когда за ответом-то придтить, -- спросил денщик.
-- Ввечеру. В 6 часов приходите.
-- Прощенья просим.
Денщик вышел, Елизавета заперла за ним дверь и бессильно опустилась на табуретку.
Что это с ней сделалось. В первый раз под взглядом мужских глаз сердце ее забилось, и она потеряла самообладание. В первый раз ее охватило чувство и страха, и тайной радости, и неясного желания...
Она чувствовала, что произошло что-то роковое, что вдруг бросило ее к этому бравому солдату, но ни сознать, ни формулировать не могла этих странных новых ощущений.
Кондуполо вернулся к обеду. Она подала на стол кушанья, села сама и отдала ему письмо.
-- От Дунина. Так, -- сказал грек, разрывая конверт и читая письмо. Потом покачал головою и сказал: -- дурак, разве это можно письмом.
-- Что сказать, коли за ответом придет, -- спросила Елизавета.
-- Сказать. А скажи, пусть завтра к вечеру придет. Сам придет. Ишь хочет на слово денег взять, по письму этому. Ты напиши вексель. Да...
-- А писать не будете.
-- Чего писать-то. Скажи, завтра вечером и все.
После обеда он ушел спать, а Елизавета стала в тоскливом нетерпении ждать прихода денщика и, когда в кухне звякнул звонок, она тотчас очутилась у дверей и, без обычных предосторожностей, сняла крюк.
-- Наше вам, -- сказал, входя, денщик и протянул руку. Елизавета подала свою, и он задержал ее, нагло смотря ей в лицо и сверкая белыми зубами из-под черных усов.
Невольная улыбка пробежала по лицу Елизаветы, но она тотчас нахмурилась и резко выдернула руку.
-- Скажите своему барину, чтобы пришел завтра вечером сам. Вот и ответ -- сердясь на себя, сердито сказала она.
-- Ладно. А мне какой ответ будет, -- и денщик шагнул к Елизавете.
Она в ужасе отшатнулась и резко сказала:
-- Теперь идите, а то сам придет.
-- Так-то, -- покорно сказал денщик, -- ну, прощенья просим. В другой раз может смилостивитесь, а я сохнуть по вас буду. Вот. -- Он тряхнул головою, надел фуражку и вышел.
Всю ночь без сна провела Елизавета, разметываясь по постели. Так и стоит перед ней рослая фигура, с красивым открытым лицом, с наглым ласковым взглядом с сверкающими белыми зубами.
На другое утро она получила от него письмо.
В начале письма было написано: "ты лети письмо к тому, кто мил сердцу моему", а самое письмо описывало пылкую любовь, а в конце, перед подписью "патрон неизменный Степан Кречетов", было написано, что он непременно придет к ней, хотя бы за то жисти поришился".
Елизавета скомкала письмо, спрятала его за пазуху и весь день была, как не своя.
Старый грек наложил на нее заклятие, а этот, что же. Неужели и он колдун.
Две недели прошло. Хозяин уходил и возвращался. В эти часы его отсутствия Елизавета замирала в ожидании, но Степан Кречетов не появлялся.
Кондуполо обедал, спал, потом считал деньги или вместе с Елизаветой переглядывал взятые под залог вещи, потом запирал двери, укладывался спать -- и Елизавета оставалась одна в своей комнате с горячечной мечтой о Кречетове. Где он? Отчего не идет? И грудь ее волновалась и вся она трепетала неведомым желанием ласки и страсти.
И он пришел. Пришел, когда не было старого грека, и Елизавета сразу очутилась в его объятиях и трепетала под его поцелуями всем своим упругим, горячим телом.
Он пришел и овладел ею сразу.
Весь пыл молодой крови, всю таившуюся доселе страсть пробудили в Елизавете его ласки.
Едва уходил старый грек, она отворяла двери на черную лестницу и впускала своего Степана, и их охватывало безумие.
Она передавала ему всю свою доселе серую скучную жизнь и, трепеща на его груди, говорила:
-- Возьми меня отсюда, от этого старого черта. Я тебе слугой буду, словом не поперечу.