О сестре Полина вспоминала с такой любовью, что Рита, ещё не зная Христину, полюбила её всем сердцем. И бабушкину деревню полюбила.
Уже на подходе к деревне они увидели высокую худую старуху, спешившую им навстречу. У старухи были бабушкины глаза - синие-синие, как два озера. Они обнялись и расцеловались с бабушкой, и Христина вдруг заплакала. Рита смотрела испуганно, дёргала Тину за фартук и просила: «Не плачь, не надо. Мы же приехали, у нас всё хорошо, и у тебя будет хорошо, я тебе помогать буду...»
- Что ж ты ревёшь, дурёха! Ты погляди, какую я тебе помощницу привезла! Теперь пойдёт дело... - смеялась Полина. - Радоваться надо, в кои-то веки свиделись мы с тобой, Тинка!
- От радости плачу, что тебя вот - вижу. А внучка-то - как с тебя срисована, глаза только другие... Ты глянь, они разные у ней! Вот чудеса-то...Чьи глаза-то у тебя? - приступала Тина к Рите, и та робко ответила: «Папиной мамы».
Рита представила, как бабушка идёт вместе с ними, как вьётся вокруг неё Златик, который так соскучился по бабушке, что не знал, куда себя деть от своей безмерной собачьей радости.
- Ба, что нам теперь делать? Нас Тина выгнала, - сказала Рита бабушке. Но та лишь махнула рукой:
Да и бог с ним, что выгнала. Ты не плачь. Всё пройдёт. Поезжайте домой. Что у вас, дома своего нет? Что вам, жить негде? На поезд сядете - и домой... Дома-то как хорошо!
-Ты приходи, - попросила бабушку Рита. - Мы по тебе скучаем, а Златик, как гулять идём, к бабушкам на улице со всех ног бросается, думает, что это ты. Подбежит, взглянет в лицо - и плетётся назад... Люди над ним смеются - обознался! А Златику не смешно, он тебя всё ищет, думает - вдруг найдёт? - говорила Рита бабушке, но Полины уже не было - исчезла, растворилась в синих звёздочках васильков, в солнечно-жёлтых колосьях, в голубом высоком небе....
- Ладно, ба, как скажешь. Поедем домой, - прошептала Рита и посмотрела в небо, с которого - она знала - незримая, смотрит на них Полина.
В Выкопань они больше не поехали.
============== Не до вас
Христина умерла через три года, дожив до семидесяти пяти лет. На похороны Лиду с Ритой не позвали. Дом поделили между собой дети Христины, не вспомнив о двоюродной сестре, на деньги которой и был куплен дом.
Это случилось весной. А в июне им позвонила Томка, и долго и обстоятельно рассказывала про то, как они делили дом и как Алька с Колькой её обделили.
- Себе на двоих горницу взяли, а мне закуток у двери, где стол-то с лавками стоял, помнишь? Там повернутьсф негде, не то что жить... Это, говорят, твоё, а печка на всех, и выгородка за печкой тоже всехняя, - тарахтела Томка. - А Колька дом купил, напротив, нашему-то не чета! Одна стенка прелая, а остальные ничего, крепкие! Колька говорит, лес купит, подправит - стену-то. И где ж он столько денег взял?
- А свою-то треть, материного-то дома, Альке подарил! А нам с дочкой фигу показал. Вот и считай... Вся изба теперь её, а нам с Настей на голых лавках спать! Они, лавки-то, узкие, матрас не положишь, постель не постелешь... Жестко спать-то! Настя мне - мам, засеем они так сделали? А я ей и говорю - чтоб мы не ездили, чтоб носа не казали в Выкопань. Алька-то, стерва, замок на свою дверь навесила, чтоб, значит, не лазили на чужую-то половину, - плакалась Томка.
- А что ж не позвонили-то? На похороны даже не позвали, - перебила её Лида, но Томка досадливо отмахнулась:
- Да не до того было! Не до вас. Дом делили, говорю ж тебе...
О том, что Лида с Полиной дали Христине денег на покупку дома, Томка предпочла забыть. Тина божилась сестре - вернуть всё до копеечки, да где ж ей было долги отдавать, с тремя детьми...
- Да не отдавай, не надо. Ты мне сестра всё ж таки, - сказала ей Полина. Я может, когда приеду к тебе, поживу. Пустишь, не выгонишь?..
=============== Дорога в никогда
...Дорога убегала рыжей лентой в горизонт, вокруг зеленели поля, в высоком небе пели жаворонки. Дорога уводила навсегда - от деревни, которая была для Риты «бабушкиной», несмотря на то, что Полина покинула родительский «гостеприимный» кров пятнадцатилетней и приехала к сестре «погостить» уже после войны (к отцу поехать не осмелилась, да он и не звал). От Христины, которую Рита привыкла считать своей, и которой она, как выяснилось», не нужна. От избы, пахнущей сладким запахом старого дерева и чем-то молочным - таким невыразимо приятным, таким дорогим и родным, неотделимым от бабушки (за занавеской, в выгородке у печи, которая считалась кухней, висели марлевые мешочки с творогом, сыворотка мерно капала в миску, и так хорошо было засыпать - под эту кисловато-вкусную, пахнущую уютом и покоем капель...)
Наверное, это и было - счастье? Эфемерное, неудержимое, пахнущее молоком и свежей соломой, которую Тина стелила корове, чтобы ей было мягко спать... И теперь они уходили навсегда - от этого счастья, от этого дома, в котором им не было места, в котором их не хотели. Не любили. Выгнали. Никогда они не приедут, не пройдут по тропинкам, которые помнят бабушкины неутомимые ноги, не окунутся в Пескариху, которая помнит бабушкины песни и журчит-поёт их до сих пор - закрой глаза и услышишь: