— Хорошо, — сказал я, — давай доставим завтра его сюда для более обстоятельной беседы. Не исключено, что он был причастен к крупным военным преступлениям. Во всем этом следует разобраться.
— Создается впечатление, что он лезет прямо в открытый гроб, слишком уж разговорчив.
— А не создается ли впечатление, что он намеревается выведать какие-либо секреты?
— Во время нашего разговора, — с ухмылкой произнес лейтенант, — он много раз хвалил русскую водку, и, как мошенника, его мог заинтересовать секрет ее изготовления. Говорят, за этим секретом охотятся даже американцы.
Я укоризненно посмотрел на Ясыченко и, не ответив, склонился над документами. Поняв, что мне не до шуток, он удалился.
«Во-первых, — размышлял я, — от друга ли это письмо? Не является ли оно провокационным? Но какую цель в таком случае мог преследовать автор письма? Допустим, советские органы покарают еще одного военного преступника? Что же, возможно. Среди австрийцев немало честных людей. Не все ведь австрийцы и немцы совершали преступления, и этого нельзя забывать. Фашизм — вот кто совершал преступления, вот кто враг австрийского, немецкого и всех свободолюбивых народов. Конечно, автор не сообщает ничего конкретного. Но можно допустить, что он хотел бы остаться в тени или плохо осведомлен и ставит своей целью лишь дать сигнал в надежде, что советские органы разберутся. Ведь это факт, что все указанное в письме в общих чертах уже нашло свое подтверждение».
Я взял письмо и снова стал разбирать его по строчкам начиная со слов:
«В тюрьме местечка Ш. сидит австриец Хохваген Готтфрид…».
Итак, это подтверждается тюремным делом на Хохвагена, просмотренным мною. А также лейтенантом Ясыченко, посетившим тюрьму и беседовавшим с ним лично.
«…За кражу и мошенничество с бриллиантами…».
По данным тюремного досье, Хохваген осужден за ограбление ювелирного магазина. Из документов видно, что он занимался и мошенничеством.
Это обвинение, как и предыдущее, также подтверждается документом.
«Во время войны был на восточном фронте, где являлся сотрудником немецкого абвера».
Ясыченко доложил, что Хохваген не скрывает свою службу в районе Харькова, но это требует дополнительного уточнения. Видимо, не случайно автор указывает:
«Он многое знает и должен будет рассказать все». Знать-то знает, но вот расскажет ли?
«Но торопитесь, он добивается перевода в другую тюрьму в западной зоне».
Среди документов в тюремном деле оказалось письмо Хохвагена жандармскому комиссару, в котором он действительно ходатайствует о переводе в тюрьму города Л., расположенного в американской зоне. В качестве предлога используется тот факт, что в Л. заключенные привлекаются к столярным работам, с которыми, как уверял Хохваген, он знаком с детства. В тюрьме же местечка М. заключенные работали в качестве каменотесов. Далее следовали заверения в ревностном желании трудом искупить вину перед отечеством и занять достойное место в обществе.
Что касается намека на связь Хохвагена с западом, то он внушал опасение лишь по логике подтверждения всех других обвинений, высказанных неизвестным автором в его адрес.
«Неизвестный автор, — рассуждал я. — Но ведь подобные анонимки очень часто свидетельство трусости и подлости их сочинителей? Да, очень часто, но не всегда. Будь это в Советском Союзе — это было бы трусливо и подло. Но здесь?.. Не будет же оккупация вечной? А ведь человек, отправляющий сообщение в советскую комендатуру, определенно рискует. Кроме того, автором мог быть и бывший сообщник Хохвагена, также несущий ответственность за совершенные преступления. Вобщем, завтра Хохваген будет у меня, и тогда многое выяснится».
Хохваген переступил порог моего кабинета в сопровождении двух австрийских жандармов.
Подняв голову, я увидел перед собой худощавого человека очень высокого роста, лет тридцати пяти, со стриженой головой, темно-карими глазами, большим носом и узким маленьким ртом. Его необычайно длинные руки заканчивались массивными, тяжеловесными ладонями с толстыми пальцами.
«Руки эсэсовца, — подумал я, — такие руки я видел в каком-то кинофильме у гестаповского палача, который хватал свои жертвы за горло и уже мертвых, задушенных сталкивал в канаву».
Вся его одежда состояла из помятых брюк и куртки из грубой мешковины белого цвета и из старых грубых ботинок.
Выслушав рапорт, я отпустил жандармов, предупредив их, что они будут вызваны, как только закончится беседа. Жандармы удалились.