А вообще, в лагере я сошёлся с тремя очень интересными людьми приблизительно равными мне по возрасту. Их судьбы в чём-то схожи с моей, все они надеялись на пересмотр своих дел и возвращению к привычной повседневной жизни. Я находил отдушину в общении с ними. Мы сообща заполняли ту пустоту, что непременно возникает после лишения человеком привычной ему атмосферы. Наши встречи были поистине замечательным временем, светлым ярким пятном на фоне безликости лагерного существования. Наша дружба, зародившаяся «в неволе», нашла продолжение и после. Окрепла ещё более и превратилась в нерушимую связь, сохранившуюся до конца наших жизней. Как крепчайший канат, она держала нас на плаву, помогая сопротивляться физической смерти. Сергей Сергеевич Донских, инженер, Алексей Иванович Лукьянов, искусствовед, Артемий Всеволодович Лядов, биолог, стали для меня родными и очень близкими людьми, братьями не по крови, а по родству духовному. С ними моя мысль обретала живость, устремлялась ввысь, искала новое и неизведанное. Она отодвигала мою старость, немощь, давала бодрость, силу.
У каждого из них была своя неповторимая, удивительная, в чём-то трагическая судьба, сведшая нас воедино. «Поучительными историями» называл наши жизни Алексей Иванович. Глядя на сухого, подтянутого искусствоведа трудно было поверить в его бурную молодость. Он был бравым царским офицером, после 17-го года воевал на стороне белых, служил в контрразведке у Деникина, а потом в народной милиции. Этого интеллигентного человека, желавшего заниматься наукой и искусством, словно в насмешку судьба бросала в самое пекло противостояний, где от накала борьбы рвались нервы. Алексей Иванович всё время искал тишины и уединения, а находил поле битвы. И только он смирился с таким положением вещей, принял как неизбежность такое течение своей жизни, пришло наконец долгожданное успокоение. Но 39-й год снова спустил Алексея Ивановича «с Небес на грешную землю». В вверенном ему ведомстве ревизия вскрыла крупные хищения произведений искусства. Всегда проницательный, внимательный к людям, обстоятельствам Лукьянов в какой-то момент расслабился и потерял свою хвалённую бдительность. За что, по его словам, и поплатился. Довести до конца своё расследование он не успел. Уже будучи в лагере Алексей Иванович сумел восстановить всю картину преступления и выявить виновных в кражах ценностей лиц. Собственные умозаключения бывший следователь изложил в письме и отправил лично товарищу Сталину. Однако, ответ пока не пришёл. Не отчаиваясь, он продолжал писать в соответствующие инстанции прошения о пересмотре своего дела.
Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать – сказал как-то Алексей Иванович в одной из наших нечастых первых совместных бесед.
Мне вообще очень импонировала жизненная позиция Лукьянова, которая покоилась на непреодолимой тяге к возвышению над любыми неблагоприятными жизненными обстоятельствами. Он был как высокая гора, своей вершиной уходящей куда-то в заоблачную даль. И там пребывал его дух, созерцающий оттуда нашу юдоль.
– Вы по-прежнему рассчитываете на пересмотр вашего дела? – спросил Алексея Ивановича Лядов.
– Дорогой друг, а вы предпочитаете сидеть в одной точке и смириться? Я, признаюсь, так не могу. Мне нужно движение. Пусть моё тело временно заточено в этих ужасных стенах, но мой разум свободен. И он не может остановиться думать и творить. Рано или поздно я отсюда всё равно выйду, вперёд ли ногами или снова в большой мир. Два естественных варианта, но сейчас я предпочитаю всё же второй. Хочу, видите ли, понянчить внуков на даче. А у вас нет такого желания, Артемий Всеволодович? Это же такая простая потребность, несущая столько радости!
– Главное, не стоять на месте, говорите. Да, я бы многое отдал бы сейчас, чтобы быть рядом с внуком. – неторопливо ответил биолог, – очень живо помню нашу последнюю прогулку с ним, прямо перед… Э, что теперь говорить.
– Так об этом и стоит говорить. Жизнь для каждого из нас сделала петлю. А, Фридрих Карлович, согласен?
Я кивнул головой. Тоже вспомнил жену и сына.
– И эта петля, – продолжал излагать свою мысль искусствовед, – совершив свой невообразимый реверанс, окажется не такой уж страшной, и всё вернётся на круги своя. Я в это верю. Я верю, что мы все обязательно вернёмся туда, откуда были вырваны так беспощадно и безапелляционно безжалостной рукой карающих органов. И тогда я буду чаще видеть, надеюсь, улыбку на лице нашего общего друга инженера, который говорит свои удивительные мысли порой с такой постной миной, что хочется зевнуть.
Я, Лядов и Алексей Иванович посмотрели на Сергей Сергеевича. Тот сначала вздрогнул, потом улыбнулся своей неповторимой доброй улыбкой. И перед нами снова сидел прежний «тот» инженер: открытый, спокойный, сильный человек, на какое-то мгновение сбросивший появившуюся здесь печать печали и внутренней боли. В 41-м он был привлечён к уголовной ответственности за срыв срока эвакуации завода, хотя его вины в том не было. Но это всплыло уже после окончания войны, когда органы госбезопасности установили истинные причины потери уникального оборудования. Они крылись в хорошо спланированной акции немецкой разведки.