– Вы как всегда, Алексей Иванович, умеете выдернуть меня из моих невесёлых дум. До сих пор ума не приложу, как такое вышло со мной. Я член КПСС с 27 года, имею правительственные награды, что подтверждает мою преданность делу партии и её доверия ко мне. И вдруг такое непонимание, и нежелание компетентных органов выслушать и проверить мою точку зрения. Я понимаю: война, неразбериха, отступление, но мы сделали всё возможное и невозможное для сохранения нашего завода. У директора, замечательного человека, от всех нелепых обвинений не выдержало сердце. Теперь я вместо того, чтобы служить Родине в трудное время вынужден сидеть здесь и шить варежки, да фуфайки.
– Согласитесь, Сергей Сергеевич, это тоже польза и немалая. Берите пример с нашего эскулапа Фридриха Карловича. Он помогает всем и везде. Поэтому его здесь ценят и уважают. У него удивительное человеколюбие, хоть и…– Алексей Иванович сделал театральную паузу, а после выпалил – немец! – искусствовед при последних словах лукаво посмотрел в мою сторону. Тоже самое сделали и остальные участники беседы.
– Я – русский.
– Вот вам ещё одно глобальное неоспоримое доказательство того, что истинное искусство не имеет национальных границ.
Все непроизвольно улыбнулись.
– Это в равной степени относится и к вам, уважаемый Артемий Всеволодович – обратился к биологу Алексей Иванович.
– Не понял вас…
– Всё просто. Порой заблуждения или даже зависть накрывают пеленой великие шедевры, но время сбрасывает тёмные чары и наступает заслуженное признание.
– Боюсь, не дождусь подобного – ответил с грустью Артемий Всеволодович.
Дело в том, что наш друг до войны работал в Институте генетики, директором которого был Николай Иванович Вавилов, арестованный в 40-м году. Через полгода осужденным оказался и сам Артемий Всеволодович, попавший под развёрнутую кампанию по дискредитации генетики как науки.
– Не стоит так думать – уже вмешался в разговор я, – поверьте, вы ещё будете трудиться на вашей ниве. Я солидарен с утверждением Алексея Ивановича, что предмет вашего научного интереса в нашей стране оценят по достоинству. Так уж повелось на Руси, всё хорошее должно быть выстрадано и проверено на прочность.
– Золотые слова, Фридрих Карлович. Золотые слова! – Алексей Иванович даже хлопнул меня по плечу, – И с этим пока приходится мириться.
– Вы знаете – вдруг заговорил с понижением интонации и даже с каким-то трепетом инженер – перед моими глазами буквально на мгновение показалась картина, где мы сидим за столом, а кругом люди. Нет, не здесь. Может в кафе или ресторане. Атмосфера лёгкая и свободная. Много света и огней. А главное, свобода…
Наступила тишина. Никто не хотел ничего говорить, словно боясь разрушить то видение, в которое каждый поверил как-то внезапно и всеми силами души. Будто заговорщики мы сидели так несколько минут, пока этот фантом из будущего не утвердился в нашем сознании крепко и надёжно.
***
В нашем бараке, благодаря стараниям Алексея Ивановича, этого неутомимого человека, установилась интересная традиция. Она сложилась ещё до моего появления здесь. Деятельная натура моего друга увлекла многих заключённых. В каждый вторник недели искусствовед рассказывал разные истории или пересказывал содержание художественных произведений. Его слушали всегда с живым интересом, не отрываясь. Обычно лишь изредка кто-то вставлял пару фраз во время повествования, поскольку особо желающих вмешиваться обрывали грубо и бесцеремонно. Хорошо помню один такой вторник, сильно затронувший сердца слушающих.
Случилось это однажды в Мексике – начал свой рассказ Лукьянов, – во время правления диктатора Порфирио Диаса.
– А кто такой этот Диас? – поинтересовался некий лагерник.
– Правитель, при котором местное коренное население считали низшей расой, чем-то вроде животных, и относились к ним соответствующе. Очень бедно жили тогда в Мексике простые люди, много лишений терпели, а за открытое недовольство их зачастую продавали в рабство, где они быстро умирали от болезней.