– Добрый день, доктор, – начал он, – у меня к вам разговор есть. Уделите время?
– Пожалуйста. Я к вашим услугам.
– Фридрих Карлович, вы сказали, что он простил нас. Но я сам видел, что говорить он не мог. Тогда зачем вы такое сказали?
– Верно, не мог. Но вы должны были заметить, как он еле шевельнул головой. Я попросил его просить всех. Так легче уходить. Тем более, он действительно поступил в отношении вас неправильно. Почему, в таком случае, ему быть на вас в обиде. Вы вернули долг. Да, большой. Настолько, что ему пришлось «унести» его с собой.
Во время начала разговора я думал о том, поймёт ли этот человек то, что я намеревался ему сказать. Трудно объяснить некоторые вещи, кажущиеся простыми на первый взгляд. Как отреагирует собеседник на слова о прожитых жизнях, о неисчезающих связях между ними, о справедливости? Как донести правду?
– Профессор, мы лишили его жизни. Кто за это спасибо говорит?
– Он и сказал. Вы остановили его, сам он этого сделать не мог. Понимаете?
– Что-то не очень…
– Не мог он дальше так жить. Не вы, так другие отправили бы его на тот свет. Слишком груз тяжёлый нёс, не по силам ему стал.
– Теперь понимаю. Вы правы, не жилец он уже был, задержался здесь. Претензий к нему много накопилось. И у меня была одна личная…
И рассказал мне Богданов, так звали моего собеседника, свою историю. Его и младшего брата мать растила одна. Отец погиб на заработках. Поэтому ему пришлось рано идти трудиться. На ещё неокрепшую психику подростка легли обязанность кормильца и социальное неравенство. И хоть Богданов видел, что также, как они, живут большинство семей, мириться с нищетой и нуждой он не захотел. Нечестные заработки хлынули рекой. Ни мать ни подросший брат даже не догадывались, откуда старший сын приносил деньги, на которые они жили. Богданов уже подростком проявил свои качества делового, осторожного, смелого человека. Но сколько верёвочке не виться, всё равно конец придёт. Взяли его перед самой революцией, она же его и освободила. Получил шанс «исправиться», но им не воспользовался. О прожитой жизни Богданов не жалел. Говорил, что мать и брата любил, но последнего по-особенному, беззаветно, «жил им». Был с ним как «чёрное и белое», ассоциируя себя с тёмной стороной, потому что брат вырос честным, открытым, человеком с добрым сердцем.
Беда в их семью пришла откуда не ждали. Арестовали младшего брата по доносу Плеева. Срок небольшой дали. Да и разобрались потом быстро, обвинение сняли. Только погиб он на лесоповале, бревном придавило. Бросился спасать бригадира, тот выжил, а брата не стало.
У матери сердце не выдержало. И поклялся Богданов Плеева достать и своим судом судить.
– Когда узнал в новоприбывших Плеева, – продолжал своё повествование мой собеседник, – сознание враз помутилось. Не поверите, руки тряслись после всего, дрожь по телу никак не унималась. Ощущение такое, не вся накопленная злоба вышла. Всё внутри ещё бурлило. Рвать на куски хотелось. Сделай хоть кто-нибудь шаг в сторону, новой беды не миновать. И тут вы, Фридрих Карлович. Ваше спокойствие, но главное, глаза в тот момент вернули меня в осмысленное состояние. Я справился с бешенством и злобой внутри. Всё отпустило.
Богданов умолк, затем продолжил: «Мне осталось полгода отсидеть. Выйду, вернусь домой, в деревню, откуда в город перебрались. Потянуло туда со страшной силой. У нас там большой берёзовый лес есть, белых много. Часто вместе с братом ходили собирать их. Бывало так нагрузишься, что идти не можешь. К хозяйству потянуло, к земле. По всему видать, воровская жизнь моя кончилась. И слова ваши, Фридрих Карлович, что простил он нас, глубоко засели. Перевернули они меня. Брат встал перед глазами. Так и слышу голос его: «заживём тогда хорошо, по-честному, по совести». Не могу память предать. Вот и излил душу свою перед вами, Фридрих Карлович. Знаю, что сочувствуете. Трудное это дело. Но такова видно доля ваша. Вот. Всё сказал. Если что, обращайтесь».
Не суждено было сбыться его мечтам. В эту ночь человек по прозвищу Богдан, который держал в страхе весь лагерь, чьё мнение никем не оспаривалось, лёг спать и больше не проснулся. Сердце во сне остановилось. Я констатировал его смерть.
А на лице у него застыла улыбка. И сам он выглядел спокойным и расслабленным, примирившимся с миром, где для него не было больше бедных и богатых, обманутых и обманщиков. Наверно, он вернулся в деревню, в берёзовый лес, к грибам, брату, матери…