Вот тогда я поняла. Все, сказанное сейчас и раньше, правда. Я расплакалась. Я сотрясалась в рыданьях, но Селина не пыталась меня успокоить. Она лишь смотрела и качала головой.
— Вот вы и поняли. Теперь вы знаете, почему невозможно лишь хитрить и осторожничать. Теперь вы знаете, отчего вас тянет ко мне, почему и зачем ваша плоть крадется к моей плоти. Не мешайте ей, Аврора. Пусть крадется, пусть придет ко мне...
Ее речь перешла в тягучий неистовый шепот, от которого в моих жилах запульсировал дремавший опий. Меня будто поволокло к ней. От нее исходил соблазн, который меня сграбастал и сквозь пронизанный ворсинками воздух потащил к ее шевелящимся губам. Я хваталась за гладкую беленую стену, но та ускользала от меня. Казалось, я вытягиваюсь и разбухаю: лицо набрякало над воротником, в перчатках распухали пальцы...
Я посмотрела на свои руки. Она сказала, это ее руки, но они казались огромными и чужими. Я ощущала все их линии и морщины.
Вот они отвердели и стали ломкими.
А теперь размякли и начали таять.
И тогда я поняла, чьи это руки. Вовсе не ее, это его руки, которые мастерили восковые слепки, а по ночам проникали в ее камеру и оставляли следы. Это мои руки, и они же — руки Питера Квика! Мне стало страшно.
— Нет, нельзя! — вскрикнула я. — Я этого не сделаю!
И тотчас все вокруг перестало дрожать и разбухать; я ухватилась за дверь и видела только свою руку в черной шелковой перчатке.
— Аврора... — позвала Селина.
— Не называйте меня так, это неправда! И никогда, никогда не было правдой! — Я ударила кулаком в дверь и крикнула: — Миссис Притти!.. Миссис Притти!
Лицо Селины пошло красными пятнами, как от пощечины. Она замерла, потрясенная и раздавленная. Потом заплакала.
— Мы найдем другой способ, — сказала я, но она покачала головой и прошептала:
— Как вы не понимаете, что иного способа нет!
Из уголка ее глаза скатилась слезинка, помутнев от ворсяной пыли.
Появилась миссис Притти и кивком пригласила меня на выход; я не оборачивалась, потому что знала: стоит обернуться, и слезы Селины, ее лицо в синяках и мое собственное безумное желание швырнут меня обратно в камеру, а тогда все пропало. Дверь заперли, и я уходила, как человек, претерпевающий чудовищную пытку: казалось, мне забили кляпом рот и подгоняют пиками, до костей обдирающими кожу.
Миссис Притти сопроводила меня до башенной лестницы, полагая, что дальше я спущусь одна. Но я не ушла. Спрятавшись в тени лестницы, я уткнулась лицом в прохладную белую стену и замерла; потом надо мной раздались чьи-то шаги. Испугавшись, что идет мисс Ридли, я отпрянула от стены и отерла лицо — не дай бог заметит следы известки и слез. Шаги приближались.
То была не мисс Ридли. Спускалась миссис Джелф.
Увидев меня, она заморгала.
— Фу! — выдохнула надзирательница. — А я-то гадаю, кто там зашебаршил под лестницей...
Я тряхнула головой. Иду от Селины Дауэс, сказала я, и миссис Джелф вздрогнула; вид у нее тоже был неважный.
— С тех пор как ее забрали, в отряде все по-другому. «Звезд» отправили, в их камерах новые заключенные, многих я совсем не знаю. И Эллен Пауэр... тоже нет.
— Правда? — тупо переспросила я. — Хоть это радость. Может, в Фулеме обращение будет помягче.
Взгляд надзирательницы стал еще тоскливей.
— Она не в Фулеме, мисс.
Ах да, вы же не знаете, сказала миссис Джелф; пять дней назад Пауэр все-таки положили в лазарет, и там она умерла — внучка приезжала забрать тело. Все заботы надзирательницы пропали втуне, а за красную фланельку, обнаруженную под платьем узницы, она получила взбучку и денежный штраф.
Я слушала, онемев от ужаса.
— Боже мой, как же это перенести? — наконец выговорила я. — Как дальше все это терпеть?
Еще четыре года — вот, что я имела в виду.
Миссис Джелф покачала головой и, закрывшись рукой, отвернулась. Потом ее легкие шаги по ступеням растворились в тишине.
Спустившись в отряд мисс Маннинг, я шла по коридору и смотрела на узниц, зябко сгорбившихся в камерах: все убоги, все больны или на пороге болезни, всех тошнит от голода, у всех от работы и холода руки в цыпках. В конце коридора я отыскала надзирательницу, которая довела меня до ворот второго пятиугольника, а потом караульный сопроводил меня через мужской корпус, но с ними я не разговаривала. Когда я ступила на гравийную тропу, что вела к сторожке привратника, уже стемнело, ветер с реки стегал ледяной крупкой. Придерживая шляпу, я сражалась с его порывами. Вокруг меня вздымался Миллбанк, унылый и тихий, будто гробница, но полный живых несчастных людей. Только сейчас, впервые за все время, я ощутила тяжкий груз их общего отчаяния. Я думала о мертвой Пауэр, когда-то сказавшей мне «благослови вас Господь». Я думала об избитой плачущей Селине, которая называла меня своей половинкой и говорила, что мы искали друг друга, и если теперь разлучимся, мы погибнем. Я думала о своей комнате над Темзой, о Вайгерс, что караулит за дверью... Вот ключами помахивает привратник; он отправил помощника найти мне извозчика. Который час?.. Может, шесть вечера, а может, полночь. Если мать дома, что я скажу? Я в известке, от меня пахнет тюрьмой. Вдруг мать напишет мистеру Шиллитоу и пошлет за доктором Эшем?
В нерешительности я топталась перед дверью сторожки. Надо мной было грязное, удушенное туманом лондонское небо, под ногами — прогорклая тюремная земля, на которой не растут цветы. В лицо летели острые как иглы льдинки. Привратник ждал, чтобы я вошла в сторожку, а я все мешкала.
— Что-нибудь не так, мисс Приор? — спросил он, отирая намокшее лицо.
— Погодите... — тихо сказала я, и он подался ко мне, не расслышав. — Погодите, — повторила я уже громче. — Прошу вас, подождите, мне нужно назад, я должна вернуться!
Я кое-что не сделала, сказала я, нужно вернуться!
Может быть, привратник что-то ответил, я не слышала. Я развернулась и, оступаясь на гравии, почти бегом устремилась в тень тюрьмы. Всем встречным караульным я говорила то же самое: мне нужно обратно, я должна вернуться в женский корпус! Они смотрели удивленно, но пропускали меня. В женском корпусе я увидела мисс Крейвен, только что заступившую на дежурство у входа. Она знала меня достаточно хорошо, чтобы впустить; я сказала, что провожатого не нужно, просто я не доделала одну мелочь, и надзирательница, кивнув, больше на меня не смотрела. Та же история послужила мне пропуском через первый этаж к башенной лестнице. Поднявшись, я прислушалась к шагам миссис Притти; когда она ушла в дальний коридор, я подбежала к камере Селины и приникла к глазку. Селина сгорбилась над лотком, вяло перебирая пряжу кровоточащими пальцами. Плечи ее вздрагивали, мокрые глаза покраснели. Я не звала ее, но она подняла взгляд и испуганно дернулась.
— Быстрей! — прошептала я. — Быстрей подойдите!
Селина подбежала и прижалась к двери; ее лицо было совсем близко, я чувствовала ее дыхание.
— Я все сделаю, — сказала я. — Буду с вами. Я люблю вас и не могу оставить. Только скажите, что нужно, и я все сделаю!
Я видела ее темный глаз, в котором плавало мое лицо, бледное, как жемчужина. Потом он стал зеркалом, где отразился папа. Душа моя покинула меня и приютилась в ней.
30 мая 1873 года
Прошлой ночью я видела страшный сон. Снилось, будто я просыпаюсь, но не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, а глаза мои залеплены клеем, который стек ко рту и замкнул мои уста. Изо всех сил я старалась кликнуть Рут или миссис Бринк, но из-за клея не могла и сама слышала, что выходит одно мычанье. Я испугалась, что буду лежать так, пока не задохнусь или не умру от голода, и тогда я заплакала. Слезы смывали клей с моих глаз и наконец промыли дырочку, сквозь которую я могла видеть. Ну хоть сейчас увижу свою комнату, подумала я. Но комната оказалась не моей спальней в Сайденхеме, а номером в гостинице мистера Винси.
Я вглядывалась, но вокруг была кромешная тьма, и тогда я поняла, что лежу в гробу, куда меня положили, решив, что я умерла. Я лежала в гробу и плакала, пока слезы не смыли клей с моих губ, и тогда я закричала. Если звать погромче, думала я, кто-нибудь наверняка услышит и выпустит меня. Но никто не пришел, а когда я приподняла голову, то ударилась о деревянную крышку и по звуку догадалась, что гроб засыпан землей и я уже в могиле. Вот тогда я поняла, что никто не придет, как бы громко я ни кричала.